***
Рансу Пэй осушил четвёртую кружку и с грохотом опустил её на стол, громко и натужно выдохнув. Он сидел один в самом центре, окружённый снующими слишком быстро, так, что кружилась голова, туда-сюда пьяными и весёлыми лицами. Но к нему уже давно никто не подсаживался, с тех пор, как он чуть не пришиб стулом одного постояльца. Ходили слухи, что старик Рансу не пьянеет, но, конечно, это были просто слова. Сегодня Пэй выглядел совсем неважно: тёмные с проседью волосы совсем растрепались, спадая на лоб и глаза, и он иногда слабым дыханием сдувал их, чтобы осилить очередную порцию, еле двигая руками от похмелья. Когда он закрывал глаза, то чувствовал, как падает во что-то вроде колодца или норы — там было сыро, много земли, он часто задевал руками, пытался схватиться за камни, корни, пожухлые опадающие листья, отливающие жёлтым в свете убегающего где-то высоко верху за горизонт солнца, но каждый раз скатывался всё ниже, срывая кожу, выбивая зубы и ногти, ломая старческие кости. Рядом с ним тянулись в пустоту позади жёлтые от выпитого алкоголя, ребристые линии воспоминаний. Он хватался за них, тащил, кидал обратно в себя, пытался хоть чем-то заполнить разросшуюся, выползающую наружу тёмно-фиолетовую пустоту, но верёвки не поддавались, не рвались, то и дело убегая от него куда-то вбок, а он не могу повернуть головы, выпивая литр за литром не в силах остановиться. Напиток терзал его внутренности, вызывая ещё большие страдания, но Пэю казалось, что прекратись боль — и не станет его, не останется ничего, кроме пыли от его одежды, прилипшей к стулу, как бабочка к паутине. Где-то вдалеке, за пеленой, прикрывшей его зрачки, смеялись, веселились, разговаривали, обсуждали, бранились, ссорились люди — живые люди, не познавшие ни боли, ни страха, ни ненависти, ни смертельной тоски.
— …А слышал, что творится на юге? Там дела совсем плохи! — лепетал молодой голос где-то позади, — Армия выступила к границе, да толку-то? Сметут их к чёртовой матери, как уже было сто раз… Проворонили страну, а?
Его сын погиб. Месяц назад пришло известие, что случайно нашли его тело после стольких бесплодных поисков. Рансу Пэй помнил, как прощался, как целовал в лоб, обнимал, жал руку до посинения и говорил что-то невнятное, что запомнили, может, только ветер да облака. Ещё наделся тогда, что жизнь налаживается, что смогут накопить на нормальное жильё, с их-то трудолюбием и упорством. Невеста сына давно вышла за другого, а он всё не возвращался — сражался неясно за что, стрелял из своего красивого длинного лука по бесчисленным вражеским ордам, угрожающим разрушить его, старика, покосившуюся бревенчатую избу на самой окраине, где из имущества только печь да утварь. Пэй не помнил, чем занялся тогда, но полностью отдал себя работе, оставляя ей дурацкие, недостойные мысли. Он всегда считал, что с любой трудностью можно справиться самому, без помощи посторонних и тем более без помощи алкоголя. Первый раз он выпил совсем недавно.
— …Мятежники? Нормальные люди, как мы с тобой, просто не принимают долбаную власть! Живут же люди без всяких там королей и всех таких… за горами, и, говорят, живут нормально, и в достатке. Эх, а у нас… Вот так им и надо!
Он остался один. Нет, он всегда был один, один против всего. Он сам воевал, сам убивал, сам послал своего сына убивать. А его убили самого. Наследника, единственного, кто мог продолжить род. Пэй не увидит внуков, не скажет сыну «ты так повзрослел», не почувствует ладонь на щетине перед смертью, больше не почувствует ничего, кроме боли от алкоголя. В нём было море, захлёстывающее белёсой пеной каждого, кто поднесёт его к губам, кто только посмотрит на него — утянет, утащит, отберёт волю, отберёт жизнь. Но жизнь Рансу Пэю больше не нужна.
— …За что мы платим? За что, что это никчёмное ворьё позволяет резать себе глотки? Твою ж, видел, как живут на востоке? Во-во, а у меня сестра там, замуж вышла, представляешь! Нет там военных, и нет этих чёртовых… магов или как там их, сующих свои чёртовы носы куда не следует! Военные, — голос закашлялся, — по-моему, просто свиньи, не умеющие сражаться и жрущие за наши деньги. И распоряжаются ещё! Чтоб они сдохли уже все, тва…
— Закрой свой поганый рот! — Он не успел договорить. Массивный кулак Рансу Пэя опустился, выбив ему несколько зубов и заставив замолчать надолго, если не навсегда. Грудная клетка старика поднималась, мышцы напряглись, показывая измождённое, но ещё способное к битвам тело, глаза смотрели пронзительной злостью.
Это всё было ради сына. Всё… ради сына.
***
— …Бред несёшь! Маги убили семью Варазек, а ты считаешь их добром и… чем ты там сказал ещё? — мужчина в жёлтой куртке активно размахивал руками, даже жестами пытаясь показать, что собеседник неправ, но о лорде упоминал шёпотом.
— Надеждой на мир, — напротив сидел старик, прикрыв половину лица широкой, заляпанной остроконечной шляпой.
— Вот именно. Сколько людей погибло от этого наркотика, взять только бедные кварталы! Они же везде!
— В бедных кварталах не учат ей пользоваться, а в специальных школах — да. Они погибают от незнания, от неумения контролировать.
— Даже если ты говоришь, что она есть у всех, — он сделал паузу, ожидая ответа собеседника. Старик молча кивнул, — Даже если так, что бы, по-твоему, случилось, имейся у них шанс воспользоваться ей как надо?
— Думаю, многие выбрали бы правильный путь, — отрезал старик.
— Грёбаный оптимист! — жёлтая куртка отхлебнул ещё пару глотков, подпитываясь для продолжения спора, — Да пойми, не бывает так!
Энью сразу их заметил, как только они втроём вошли в двери таверны. Он чувствовал — эти двое были далеко от людей, от места, от небольшой реальности, сосредоточенной в четырёх стенах, пахнущей протухшим, жареным и терпким. Их столик стоял в противоположной стороне, в выемке за углом, от которого отскакивало большинство голосов, как от невидимого барьера между двумя разными, как день и ночь, мирами. Оттуда веяло прохладным
