Она выплеснулась наружу фонтаном кровяных кипящих брызг, обжигая почерневшие от температуры руки, выронившие лёгкий клинок. Девушка вскрикнула, но крик утонул в рёве толпы и особенно тех, кто ставил на молодого мага. Рука Энью безвольно болталась, прикреплённая к плечу голыми обрубками мяса и кожи, пока он смотрел на беззвучно корчившееся, изуродованное тело. Больше он ничего не понимал. Он просто смотрел, как взявшийся из ниоткуда слуга поднял затихшую девушку на руки и скрылся за толпой, проходившей мимо него, как течение, огибающее камень, видел, как округлились глаза старика Леварда, попытавшегося пробиться за ними сквозь плотную стену из беснующихся людей, почувствовал откуда-то из глубины касания Эннелим, схватившую его за здоровую руку и кричавшую что-то прямо в лицо и в бесцветный, молчаливый взгляд.
Энью почувствовал, как его кладут на носилки и несут куда-то вместе с облаками, плывущими по лазурному небу, мерно покачивая в такт шагу. Мозг невнятно разрывался тошнотой от образов обгоревших рук, от предсмертного крика и запаха кипящего мяса, так плотно забившегося в его нос, что хотелось его отрезать, заменив всё на тупую физическую боль, которая ушла гораздо дальше его восприятия. Разорванная рука неприятно липла к телу, пропитывая левый бок и ткань носилок, что-то разваливалось и шелестело. Энью попытался откинуть её в сторону, но движения были иллюзорными, неправильными — сейчас вместо конечности была зудящая пустота, которую хотелось либо заполнить, либо отсечь. Воздух и магия свободно ходили через неё, то принося боль, то забирая с собой, но Энью не обращал на неё внимания, глядя вздувшимися венами белков глубоко вверх, в реальность, проносящуюся мимо него медленно кружащими пылинками и отсветами лучей. В искалеченной руке что-то поселилось — это было воспоминание, это был Её образ, сидящей за столиком в таверне и что-то ещё, расползавшееся по нервам склизкими щупальцами чёрной татуировки, что-то, заставлявшее его держаться за этот мираж, хвататься за него, как за край уступа перед неизбежным падением со скалы.
«Почему всё из-за Неё, почему именно Она?» — крутилось в голове зудящей мыслью, которую не выкинуть и не стереть. Энью убивал людей, много, без сожаления, жестоко и нет, но в этот раз всё было по-другому. Она была другой. Что-то внутри сражалось и протестовало, восставая против воли, и это чувство — страшное, но сильное — было впервые. Это было не то, что можно чувствовать к людям, но всё же что-то сродни магии — неостановленной, свободной, той, что находится вокруг и внутри. Он… любил её. Вряд ли какими-то другими словами можно было описать это. Это было нечто неподконтрольное, безумное, нечто между человеческой привязанностью и религиозным поклонением перед тем, что Энью ощущал самим сердцем, бившемся так бешено. Каждое мгновение мыслей об этой девушке приводило его к одному, самому простому и самому неоднозначному выводу — её нельзя было не любить.
Глаза закрылись сами собой, сомкнутые незримой рукой. Облака медленно покрылись красным, а небо — чёрным, как уголь. Застучали первые капли крови, идущие из самих глаз неба, смешавшиеся с его же слезами утраты, скатывавшихся по щекам-крышам, собрались, соединились в рокочущие океанские волны, захлёстывающие водостоки, поднимающиеся до самых окон вьюнами из черепов и костей, заливающие этаж за этажом. Энью слышал, как захлёбываются в живой ненависти люди, как тонут дети, отчаянно пытаясь плыть в болоте из растущей, пузырящейся, засасывающей злобы, как куски разбивающегося стекла выпадают на улицу вместе с искорёженными, обожжёнными телами, оставляющими за собой кровавые следы, которые тут же смешиваются с общим потоком материи страдания и боли. Океан держал его на плаву, мотая из стороны в сторону всё новыми течениями, кидая непослушное тело в стены домов, захлёстывая волнами лицо, так, что становилось трудно дышать. Перед ним незримо шла сама смерть, смотрящая двумя глазами солнца и луны на центр уродливой бури, крутящейся водоворотом вокруг его бесполезных попыток спастись.
Энью подумал, что уже видел такое место, но с высоты, когда смотрел на него вместе с отцом. «Вот что это такое. Вот как на самом деле живёт город. Эти тысячи смотрящих глаз, тысячи незнакомых лиц — всё это время они страдали, мучились, выживали в заражённом болезнью аду. И имя этой болезни — они сами». Энью смотрел, как кровавый поток сменяется головами, руками, плечами людей, марширующих куда-то в ночь, пошатываясь и направив глаза в пол. Если один падал, другие топтали его, не останавливаясь, смешивая с мостовой из криков ужаса и боли, и шли дальше, пока не падали сами и не становились жертвой бесконечной череды мёртвых лиц. Они все были там — знакомые и нет, и он был там, вместе со всеми, плёлся, качая кровоточащим обрубком, роняя чёрную кровь, на которую позади слетались толпы стервятников-кровопийц, жадно пожирающих друг друга людей, жаждущих дотронуться до ядовитого сокровища. Она тоже была там — стояла погибшим телом на крепостной стене, облокотившись на камень, и чёрный ветер, сдувающий человеческие кости с бесплодных пустынь, развевал её меховой плащ, в нескольких местах прожжённый и разорванный ударами его меча. Он бросился к ней, петляя в переулках, сбивая и отталкивая бессмысленно бредущие души, срывая ногти и пальцы на подъёме по разрушенной стене. Они смотрели друг на друга
