Вершители Эпох (СИ)

это было, казалось, единственным, что пробуждало в нём хоть каплю человечности. Теперь она не сомневалась — именно это тепло рук, это дыхание, именно этот равномерный, размеренный шаг она ощущала тогда, в пустыне, потеряв всякую надежду на спасение, потеряв саму себя в беспроглядных горизонтах черноты и безжизненности. Вайесс осторожно развязала бинты и посмотрела на отёкшие руки — раны прошли, оставив после себя только желтизну и покорёженную кожу, но это были мелочи по сравнению с тем, что она испытывала, мучаясь от заражения и ожогов. Вряд ли кто-то кроме Бога был способен на такое. Но тогда возникал вопрос, зачем он это сделал и, даже если она теперь у него в долгу, какой долг может удовлетворить безразличие сущности Такого масштаба? Как будто в ответ на эти мысли, внезапно накатил голод, раньше перекрытый бессознательностью и концентрацией, вернул её из размышлений в человеческое, изломанное судьбой тело, теперь яро требующее подпитки. Вайесс с завистью посмотрела на очередной кусок, продетый в импровизированный шампур и жарящийся на костре, пока Бог сидел поодаль, вглядываясь в меняющееся мясо и накрыв подолом куртки ещё несколько кусков, защищая их от песка. Голод порывал сорваться с места, броситься вперёд, вцепиться зубами в окровавленный, твёрдый стейк, оторвать часть и долго жевать, наслаждаясь неподатливыми волокнами и мягким жиром. Она облизнула засохшие губы, но осталась сидеть на месте, остановленная собственным больным телом и, самое главное, не до конца понятной, почти что религиозной, инстинктивной совестью, предупреждающей её об опасности больше внутренней, чем внешней. Это ощущение было ей знакомо — почти что так же Вайесс себя чувствовала, находясь на последнем издыхании, когда впереди показался мираж, но тогда она, измотанная до крайности, не придала ему особого значения. Теперь она не ошибётся так просто.

Ноги сами поднимают её, ведя в нужном направлении — не к костру, а в ночь, смотрящую тысячами пустынных глаз на одиноко бредущее в поисках воды и еды тело. Он впервые смотрит на неё и провожает взглядом, но она не оборачивается, продолжая отходить всё дальше и дальше от живительного тепла в безнадёжной попытке сделать хоть что-нибудь. Остановиться — смерть: кровь оставит бессмысленное движение по венам, сердце заглохнет, как мотор, который снова не завести, работающий на последнем издыхании. Вайесс сама не до конца понимала, что делает — просто чувствовала, что так надо, просто интуиция, словно подаренная Богом Пустоши, вела её по безбрежному океану пустоты, где Он и был центром всего, сутью всего, единым с каждой пылинкой. Пустошь атаковала её раз за разом, пытаясь пробить истончившуюся оболочку разума тошнотворными образами извне, но она держалась, не давала инородной силе проникнуть в тело — она хотела быть собой, хотела сражаться сама, будь то против одного человека или целого мира. Несколько раз мимо пробежали животные, но Вайесс не обращала внимания, утоляя голод той самой борьбой, напитываясь от самой себя, от улыбки пожелтевших зубов, то и дело слетавших с бормотавших что-то невнятное губ, от шелеста чёрных камней и металлического звона кустов, от дрожи в коленях, всё усиливавшейся после каждого шага…

***

Солнце медленно поднималось над далёкой линией, соединяющей пустоту земли и неба, обагряя её светом нового, совсем не похожего на остальные, дня. Глаза резко открылись, как будто Вайесс за верёвку выдернули из сна. Тело почти не болело, и она села, разминаясь и потягиваясь, но взамен усталости пришла жажда, пока слабая, но усиливающаяся с каждой минутой. Это был всё тот же полукруг, и та же пропитанная кровью и лекарством куртка, и Бог всё так же сидел на другой стороне, прислонившись спиной к заледеневшей от ночного холода поверхности камня. По-видимому, либо она, не осознавая, что делает, вернулась сюда, либо сам выход был очередным сном, подготовленной ловушкой Пустоши, в которую она в который раз попалась. Пришла мысль спросить об этом у Него, но она тут же отринула её, решив не беспокоить и так безразличного к ней Бога такими мелочами. В конце концов, это было совсем не важно. Вайесс ощупала шею — отёк спал, и теперь она могла говорить, но никак не решалась, боясь, что снова услышит скрежет и хрип вместо человеческого голоса.

— Спасибо… — шёпотом проговорил потрескавшийся, затвердевший рот. Бог Пустоши не отреагировал, продолжая смотреть вперёд и вверх, как и раньше, как будто ничего не произошло.

— Можно… попить? — это она произнесла уже бессознательно, всего на секунду расслабившись и позволив растущей жажде взять речь под контроль.

Бог молча посмотрел на бутылку, видневшуюся за отворотом куртки и приковавшую к себе взгляд девушки. Он медленно вытащил её, краем глаза посмотрев, как вытянулось её лицо, а руки сами потянулись к живительной жидкости. Он плавными движениями открыл её и вылил немного содержимого себе на запястье. Вокруг разлетелся аромат свежести, щекоча ноздри сладким предвкушением блаженства вкуса, но через секунду рука вскипела и вспенилась розовато-красными пузырями, шипя и дымясь, падая на песок и прожигая его в стремлении уйти вниз, проесть толщу земли и застыть где-нибудь в тёмном, холодном, недоступном солнечному огню месте.

— Эта вода — твоя. Если хочешь, верни её обратно.

Это было сказано броско, обычно, но, то был первый раз, когда она услышала его голос. В каждом слове хранилась частичка того, что люди называют душой, и, доносясь до ушей, она возвращала капельку жизненной силы, вливала её через осознание звука и смысла. Бог протянул ей лишь немного опустевшую бутылку, но видя её сомнения, просто поставил на землю рядом, а сам уселся обратно, как будто ничего не случилось, как будто его слова и движения были чем-то само собой разумеющимся, обычной частью течения пространства, никак не относящейся к сидевшему напротив измождённому смертному существу. Вайесс уверенно протянула руки к бутылке, одним движением открыла её и вылила всё до последней капли в выцветший от кислоты задымившийся песок, с удовольствием принявший смертельную жидкость. Это и правда была её вода — та, что наполняла до краёв храмовый бассейн.

— Один человек попросил меня… — она начала говорить, сама того не замечая. Бог Пустоши внушал некую уверенность, с ним хотелось поделиться, рассказать, и с каждым словом в речь как будто возвращалась энергия. Теперь она рассказывала так, словно он был её другом, семьёй, самый близким человеком. Скорее всего, это было внушение или самовнушение — она не разбиралась — но после всех невзгод это для неё было нужнее всего остального, — …найти свой путь, найти, что делать дальше. Но я не знаю, что делать дальше. Я одна, посреди пустыни и… вы зачем-то меня спасли, — она ухмыльнулась