— Слушай, я знаю что ты не очень хочешь со мной разговаривать и… у тебя на это есть свои причины. Нет, я правда не хочу лезть в твою личную жизнь, но нас же… тут всего двое девушек, надо держаться друг друга. Что скажешь? Если хочешь, давай просто поболтаем, ну знаешь, как болтают на ночь. — Макри немного подождала, но ответа не было. — Нет? Давай тогда буду говорить я, а ты просто, ну, послушаешь?
— Хорошо — бросила Вайесс, сама не осознавая того, что говорит. Это было так неожиданно, что Макри сначала просто застыла от удивления, а потом просто рассмеялась. Вайесс молчала, но внутри росло какое-то странное чувство, ей одновременно и хотелось отвечать, и хотелось дать себе со всей силы пощёчину за эту мягкость, слабость, слабину… Макри стянула с себя спальник и села, скрестив ноги. Спать ей тоже не хотелось.
— Я, знаешь, ещё ни разу не видела смерти. Да, я здесь уже третий поход, но ты слышала наверное, что мы возвращались уже три раза в полном составе. Блин, даже представить трудно — больше месяца на этом «фронте», и… — она ухмыльнулась, нелепо запрокинув голову, — Давай сменим тему, а то мрачно совсем. Ты была когда-нибудь в Восточном Городе? Ну если не была, побывай обязательно! Я как раз там живу, покажу тебе всё. Ты читала по новостям про выставку на улице Памяти, там собрали все картины знаменитых художников, а их осталось, ну, трое от силы. Я лично таких пейзажей никогда не видела: зелёное всё, как здесь, только гораздо больше — поля, леса, река посередине. Вот где ещё ты такое увидишь, а?
— Новостей не читаю…
— Вау, ты что, открыла навык общения? — Вайесс напустила угрюмый вид, но не обиделась.
— Зачем ты здесь? — Она не знала, почему задала этот вопрос. Может, она и правда хотела поболтать, так, по-дружески, в чём так усердно себя упрекала, а может, ей действительно хотелось знать, что двигает людьми вокруг. Она тоже приподнялась и села напротив, глядя на эти смеющиеся глаза и инфантильную улыбку. В любом случае, сейчас, независимо от всех «если», что ей мешали, она была серьёзна.
— А?
— Почему Волонтёры? Почему… Пустошь?
— Знаешь, мне кажется я просто конченый оптимист. Нет, правда. Мне наплевать, например, на плохую погоду на улице или на сломанную ручку двери, или даже просто на сломанную дверь. И-и-и, как бы банально не звучало, хочется сделать жизнь людей хотя бы чуть-чуть счастливее. Мне даже наплевать на то, что об этом подумают.
— И получается?
— Что?
— Делать мир лучше?
— Пф, ну я не особо надеялась выполнить все свои планы в первый месяц службы, в конце концов, это всё не так просто, как мы себе представляем. Я что, в твоих глазах опытный пустынный вояка? Я тебя умоляю! Я автомат — и тот собираю хуже тебя, видела на тренировке. Ты уже держала такой?
— Нет.
— А казалось, что да… Ладно, не бери в голову. Понимаешь, мечтатели, люди вроде меня…
— У тебя есть мечта? — перебила Вайесс. Она сама не заметила, как разговор начал клеиться и ей это, кажется… нравилось?
— Мечта? Ну… каждый солдат мечтает вернуться после похода, а так — нет, наверное. О чём-то глобальном задумываться не очень хочется, да и надо это вообще?
— По-моему, надо…
— Ну тогда… — она задумалась, приложив руку к виску, а потом ей в голову пришла какая-то мысль, потому что она вдруг рассмеялась, прикрывая рот руками — Побыть героем, ну, совершить какой-нибудь бесшабашный поступок, и чтобы потом говорили «Да, это она! Она вытащила десять человек из песчаной воронки, и тащила их на спине до самого города!». Признания, аплодисменты, цветы, всё такое, классно же!
— Ну да, классно, — согласилась Вайесс, и, не сдержавшись, тоже засмеялась. Перспектива геройства даже показалась ей привлекательной.
— Вот мы тут болтаем о всяких высоких материях, а на самом деле… На самом деле я пошла в армию больше не из-за того, что прямо прёт меня от помощи людям, — она снова засмеялась. Теперь для Вайесс этот смех был приятным, дружеским, не как раньше, — у меня отец был военным, не просто рядовым, а командиром Аванпоста. Кстати вроде бы того самого, куда мы сейчас идём.
— Был?
— Он умер два года назад. Ну это неофициально, а так — пропал без вести. Я, если честно, смерти очень боюсь… — Она говорила об этом так спокойно, её голос даже мог показаться безразличным, но Вайесс чувствовала в нём горечь, скрываемую за этой приятной улыбкой. — …и на чужую тоже вряд ли смогла бы смотреть.
Вайесс улыбнулась в ответ. Это было вроде слова «Да», сказанного в полутьме, нарушаемой только блеском глаз и светом сердец, настолько многозначного, что никаким другим словом этого не объяснить. И тут Вайесс впервые подумала о том, что её проблемы — не единственные, и что у других может быть такая же тяжёлая судьба, и вдруг внутри стало так неприятно, как будто что-то в ней сломалось, что-то важное, что не пускало её, настоящую, наружу. И она засмеялась — теперь уже громко, весело, как будто было в этом понимании что-то невероятно искреннее, правильное и простое. Вайесс резко придвинулась и обняла соседку по палатке, крепко, как родную сестру, как семью, которой у неё никогда не было и которую девушка, сидящая напротив, потеряла. Потом она совсем неожиданно для себя заплакала, тихо, почти беззвучно, но в этих слезах было то же самое, что и в улыбке — понимание самой себя и радость от того, что нашёлся человек, который всё понял. Теперь ей по-настоящему захотелось чем-то поделиться, ответить той, кто раскрыл ей свои секреты, даже те, что передаются не с помощью слов.
— Я не знала своих родителей, — вдруг выпалила она, с силой пробивая слова сквозь слёзы, — До десяти лет я жила в каком-то доме на севере Города, эту часть я не очень помню, со мной жили ещё дети и пара девушек, которые за нами ухаживали.
— Это был приют, — это было скорее утверждение, чем вопрос.
— Наверное
