— Что значит — на последнем? — с недоумением поинтересовалась Макри.
— Я потом убежала. Просто я… ненавидела это место, всей душой ненавидела. За его безысходность, которая просачивалась через пол, стены, потолок этого дряхлого дома, нет, здания — домом я это назвать не могу. Думаю, что так я научилась определять, что думают люди, по глазам, потому что безысходность была и в них тоже. Эти дети даже не играли с мной. Даже не улыбались особо, если вспомнить. Я совсем не знала, что я буду делать дальше, не понимала, куда ухожу, надолго ли и как собираюсь выживать, но будущее казалось светлым, поэтому… — рассказывать об этом было ужасно больно, но Вайесс держалась, не столько ради Макри, сколько ради себя: эта боль, если потерпеть, приносила облегчение. Тайны рассказывать всегда легче, чем хранить, а это и была тайна — страшный секрет её детства, который даже она сама вспоминала редко, боялась.
— Это случилось семь лет назад. Первый год одиночества был особенно тяжёлым. Иногда хотелось вернуться, но я безжалостно убивала в себе это. Много голодала, иногда приходилось не только красть у торговцев, а ещё и самой кормиться. — Макри поморщилась, видимо представив, чем именно, — И в какой-то день я рискнула зайти в паб, видимо надеялась совсем с голодухи и оттуда что-нибудь стащить. Но ты же представляешь, что такое одиннадцатилетняя девочка в лохмотьях, которая шастает по этим заведениям. Мне повезло и за одним из столов не было взрослых, только ребёнок. Моего возраста наверное, мальчик лет десяти. Я прямо с тарелки схватила кусок хлеба и рванула оттуда, столик был крайним, поэтому за мной не погнались. — Макри слушала внимательно, не отводя глаз от собеседницы. Вайесс взглянула на неё и продолжила, — Но самое страшное было не то, что я украла — я делала это много раз и угрызений совести не испытывала. Самым страшным было лицо этого мальчика — такое же, как у меня — маленькое, ничего не понимающее, оно просто застыло и задавало ей, родителям, всему миру немой вопрос «Неужели так бывает?».
На самом деле всё было не так, и Вайесс прекрасно это помнила. На самом деле в тот раз она забрала ещё и неудачно лежавший на столе нож и пыталась смыться вместе с ним, но один из пьяных в стельку посетителей бара — один из тех завсегдатаев, который приходит сюда только чтобы развеять скуку и пытается извлечь что-то интересное из каждого события — всей своей пьяной огромной тушей преградил ей дорогу, сжимая в руке пистолет. Она, конечно, запаниковала и попыталась прошмыгнуть мимо него, так, чтобы он не успел выстрелить. Он успел, но пьяные трясущиеся руки вряд ли могли попасть в юркую изворотливую девчонку. Вместо того чтоб стрелять ещё раз, он схватил её прямо на выходе, крича «Попалась, воровка!» и стараясь заломать ей руки. Она как могла выворачивалась из его хватки, всё ещё держа в руках нож, и вдруг по руке потекла тёплая, красная… кровь. Это была и правда кровь, а нож, так неудачно валявшийся на столе, теперь сидел наполовину в лице этого пьяницы. Руки его вмиг обмякли, и он осел на землю, не в силах остановить кровотечение. Вайесс пулей вылетела на улицу и бежала, бежала, бежала, пока ноги её держали, а после того как ей стало совсем плохо, она вспомнила про хлеб, лежащий в кармане, и тут же стала его уплетать, мешая его вкус с солёным привкусом слёз, градом текущим по серым от грязи детским щекам. Но даже страннее всего этого было то, как тот самый нож пропал. Кажется, уже на следующий день — как только она уснула, его забрал какой-то человек в длинном плаще. Резко проснувшись от шагов и выбежав из своего переулка, она только успела увидеть, как блеснуло что-то, не прикрытое широкими полями шляпы. Но ни о чём из всего этого она говорить не хотела.
— Это ужасно… Нет, ты не подумай, я просто… Я не сочувствую, но это правда несправедливо, нечестно…
— Несправедливо? Да, наверное… Но я как считаю, сильные убивают слабых и это в порядке вещей. Я слабая, остальные — сильные. Я должна была…
— Но так ведь не случилось.
— Не случилось. До сих пор не знаю почему.
— Потому что ты сильная, правда. — Макри тепло взяла её руку в свою и накрыла ладонью другой, — Правда. Я когда говорю с тобой или даже просто наблюдаю, мне кажется, что я становлюсь увереннее в себе, что ли.
— Почему?
— Ну ты… — Макри отпустила руку и задумалась, — Ты решительная, у тебя спокойная речь и даже, даже когда ты не молчишь, ты не очень задумываешься над словами, кому-то это может показаться очень привлекательным. Таинственность и угроза, знаешь ли.
— Так ты ещё и наблюдала за мной? — она ухмыльнулась, — Это что, комплимент?
— Может быть.
***
Уже через полдня пути погода кардинально изменилась: отряд как будто в одно мгновение оказался в буре песчаного шторма. Слышался отдалённый гром, где-то сверху изредка меркали зарницы, и они шли, сбившись плотной кучкой в попытке спастись от удушливого воздуха из пыли и чёрно-коричневого песка, натянув на лицо обрывки ткани и кислородные маски. Сейчас каждый из них мечтал только об одном — не упасть, подкосившись от сильного порыва, не потерять из виду товарища, идущего рядом, остаться в живых. Казалось, сама Пустошь выступает против людей как единый слаженный организм, бросая в бой все свои злые, смертельно опасные силы, не даёт людям пройти дальше, туда, где нет места разумной жизни. Ветер начал усиливаться, а глаза слипались всё сильнее. Теперь Вайесс понимала, что это совсем не от недосыпа. Нарушая однообразный воющий звук шторма, где-то рядом пронеслись, гремя, остатки чьего-то дома в виде переломанных деревяшек и острой щепы, и тут чей-то крик вывел её из бессознательного состояния. Она принялась вертеть головой, искать его источник, но песок надёжно скрывал всё за радиусом в несколько метров.
Буран закончился так же резко, как и начался, и сразу стало видно весь отряд, помятый, уставший, весь в пыли и песке, который теперь приходилось вытряхивать из всех карманов и складок курток. Откуда-то сзади на носилках несли одного парня, и как только они поравнялись с Вайесс, она увидела, что в колене бедняги, пробив его насквозь, торчит острая металлическая балка, а тот крик, что она слышала, скорее всего был его. Она подумала, насколько хрупка человеческая жизнь и насколько тяжело её сохранить в условиях постоянной опасности — в Пустоши. Пустошь была для жителей Арденны адом, где люди никак не
