— Вернулась? — ей показалось, в его взгляде проскользнуло нечто, похожее на удивление. Вайесс в ответ смиренно улыбнулась. — Ты первая, кто вернулся.
— Так это тоже… — она вспомнила, как Он столкнул её вниз, но почему-то внутри не было ни капли злости, как раньше, только смирение, согласие со своей участью.
— Испытание?
Голова упала в песок раньше, чем Вайесс смогла что-либо сделать или даже сказать — глаза просто закатились наверх, тело обмякло, и она рухнула вниз, сбитая с ног усталостью и жаждой. В голове пронеслись воспоминания — бесконечное число её воспоминаний вперемешку с чьими-то другими, и уже невозможно было отделить одного от другого, всё смешалось в один клубок из разноцветных ниток, и каждая была событием, что-то значила, была чем-то важным для обладателя. Боль, очень много боли было в этом клубке, она рвалась наружу, рычала и кусала нитки, разрывая и так бессвязные сплетения. Вайесс поняла — это были их воспоминания, тех людей, что она видела внизу, их надежды, их ненависть к миру, их общее стремление наверх. Этот клубок из страха был сродни чему-то громадному, будто целому маленькому миру, сотканному из переживаний всего лишь пары сотен, но какая сила была в этом едином порыве, одном желании слиться и создать нечто новое и более совершенное. И поломанное, изрезанное, исхудавшее тело было вместилищем для этого порыва, её боль смешивалась с их болью, перешивала её под себя, скраивала с собственной силой воли и ощущением мира. Их боль стала её новым восприятием, которое не спрятать и не убрать, которое вьётся вокруг душащей теплотой летнего зноя и растекается невидимыми потоками.
Вайесс почувствовала, как опустившиеся руки касаются чего-то мягкого, как меховое одеяло растекается по пальцам, вбирая в себя всю скопившуюся немощь, как чьи-то руки опускают её и заворачивают в клубок из удобства, а по горлу пробегает горькая обжигающая ниточка чего-то бодрящего и спокойного одновременно — вроде чая или замешанного лекарства, судя по ударившему в нос запаху. Где-то совсем рядом стало светло, как будто в глаза ударило покрасневшее полуденное солнце. Треск костра навевал хорошие сны, и Вайесс отключилась окончательно, отдавшись странным мыслям о том, что все люди из подземелья, может быть, когда-то были настоящими.
Она сначала даже не поняла, где оказалась. Снаружи, за казавшимся из-за заспанных глаз слишком белым проёмом, гудела человеческая жизнь. Звучали голоса — далёкие и близкие, и хоть слов было не разобрать, это всё-таки была человеческая речь, и на секунду ей показалось, что она в Арденне, и что-то детское и полузабытое всплыло в этом странном выражении лица и поджатых губах. Столько звуков рядом с ней не было долгое, долгое время, и она подняла руки к ушам, чтобы прикрыть от слишком резко вписавшегося в её маленький мирок шума, но потом, подумав, опустила, и глубоко вдохнула полупрохладный утренний воздух, наполняя им застоявшиеся лёгкие. Эта лёгкость — она не чувствовала её с тех пор, как отдыхала последний раз, ей казалось, что слова «уют» она не услышит уже никогда, но это меховое одеяло было таким приятным, и его не хотелось отпускать до тех пор, пока глаза не привыкнут к свету, а тело — к температуре, но даже тогда, наверное, было бы лучше отоспаться ещё немного. Вайесс не знала, было ли это ещё одним испытанием Бога, но сейчас хотелось только прислушаться к желаниям тела и не отвлекаться больше ни на что, включая даже Его.
— Всё ещё хочешь учиться? — она совсем не заметила, как в дверном проёме появилась облокотившаяся на стенку фигура — Бог появился тут так, словно это был его дом, и ничей больше, словно всё, что стояло на проклятой земле — его дом. В ответ Вайесс только плотнее укуталась в мех, предпочтя не отвечать.
— Спрашиваю, потому что у тебя есть задатки, и я не собираюсь тратить их на то, что тебе не по душе.
Вайесс впервые обратила внимание на то, что несмотря на низкий, немного стариковский голос и седые пряди, Бог довольно молод для своего имени. Много кто, включая и её саму, представляли божество обычно как старика, опирающегося на палку или посох, ну или хотя бы чтобы было в таком существе что-то неправильное, несоответствующее нормам. Но сейчас перед ней был всего лишь человек, может, не внутри, но по виду — мужчина лет так тридцати, довольно статный, и даже, по меркам современной моды, красивый, с короткими тёмными волосами, спадающими до глаз, и редкой, неаккуратно обрезанной щетиной. С другой стороны, она сама выглядела гораздо хуже — впалая посеревшая кожа, синяки, складки на лбу — просто исхудавшая до костей оболочка.
— Чего так разглядываешь? — Бог ухмыльнулся и сел недалеко на лежащий ковёр, скрестив ноги. — Нравится образ?
— Образ? — слова давались гораздо лучше, и Вайесс села напротив, покраснев и завернувшись в одеяло как в плед.
— Ты же не думала, что я правда так выгляжу, — улыбнулся Бог, показывая на себя пальцем, — Пока нравится так. Поменяю, если захочется.
— А вы приветливее, чем кажетесь…
— Сейчас, подожди, — Бог порылся в кармане и достал узорчатую тонкую палочку, потом поднялся, вставил её в подсвечник и поднёс к верхушке большой палец. Палочка загорелась и чем-то задымила. — Вот так…
— Это благовония?
— Да, с эфирными маслами, — ответил Бог, продолжая что-то делать с подсвечником, — здесь такое очень любят. Мне тоже нравится, хотя я больше привык к запаху костра. Расслабляет?
— Ещё как… — аромат был и впрямь очень насыщенным, о таком в Арденне она не слышала, — А куда мы попали?
— Что… — Бог замялся, словно обдумывая что-то, и даже не видя его лица, Вайесс чувствовала это задумчивое, напряжённое выражение. — Что тебе рассказывали про отступников?
— Так мы у отступников?! — Вайесс вспылила, но сразу успокоилась, вспомнив, что бывает, если напороться на этот строгий взгляд. — Ладно, что там… Нас когда инструктировали перед походом, давали
