Сережа чистит Антону пятак. Не сильна в боевых терминах, махач, короче, Антон слабее и оставшиеся ступеньки катится кубарем, к Викиным ногам в новых розовых туфлях. Ванильная блондинка кроет Сережу трехэтажным матом, склоняется над Антоном.
Отворачиваюсь. Мне его не жаль, ни капли.
- Ты в порядке? - Таня заглядывает со всех сторон, заходит за спину, возвращается. - Антону прививку надо, как собаке?
- Пьяный, - мрачно объясняю.
- Танюш, просьба в группе языком не чесать, окей? - Сережа закидывает на плечо мой рюкзак, протягивает мне руку через ее голову, вижу пару костяшек с кровью. - Поехали отсюда.
- Я не скажу, но парни видели, - Таня кивает на команды на поле. - Хорошо. Лесь, пиши если что мне, ладно?
- Ты тоже, - растягиваю губы в улыбке и челюсть простреливает. Поворачиваю лицо к Сереже. - Он мне мог сломать что-то? Вот так схватил, - показываю, не касаясь.
- Болит? - не договариваясь, идем к противоположной лестнице с трибуны. Он оборачивается, смотрит вниз. Морщит губы. - Антоша-то еще больший урод, чем я думал.
- Не надо про него, - тоже морщусь.
Он поворачивается. Приподнимает мне волосы возле уха, чуть наклоняется.
- Я не знаю, Лесь, в больницу надо? - берет меня за руку.
- Нет, домой хочу, - мотаю головой. - Лед приложить. Чтобы синяков не осталось.
- Мы там жить не сможем пока.
- Я про папину квартиру.
- А.
Молча идем до машины. Если опять обижается, что я не хочу к его другу, то это тупость. Илья ведь говорил тогда, что нашел несколько вариантов съемных квартир. Что мешает нам так же снять, не понимаю.
Но я же не могу сама предлагать.
Или могу.
Что в этом плохого.
- Зачем к тебе Вика подходила? - спрашиваю, усаживаясь в джип.
- Про информатику что-то спрашивала.
- А смеялась чему?
- Я не знаю. По телефону разговаривал. Оборачиваюсь, а этот придурок мою Лесенку лапает. Не с твоего ведь согласия?
- Типа шутка?
- Немножко.
Он выруливает с парковки и отвечает на звонок. Обсуждает работу, я не слушаю, смотрю в окно. Незаметно ощупываю рот. Даже если бы Антон ударил меня, не удивилась. Верю, у него сильный стресс. Но рукораспускание не оправдывает. Ты либо никогда, либо для тебя норма, и ни при чем внешние моменты какие-то.
Викин Стас, кстати, однажды ударил девушку, бывшую. За то, что она аборт сделала. И Саша тоже. За измену.
На улице моросит дождь, капли на стекле, шелест шин по мокрому асфальту и Сережин голос действуют, как седативное. И люди - забвенье под мощной дозой снотворного, растянутое на километры невнятное пятно. Тихо играет радио и все в струну.
Можно было не уезжать, не так мне и плохо. Мне холодно просто. Не от погоды, а в общем. Даже солнце Ибицы не согрело бы.
Хотя…
Вру конечно, вкатит, давайте его сюда.
Паркуемся у папы во дворе.
Сережа запирает машину и запоздало вспоминает:
- В магазин нам надо?
- Неа, - тяну его за руку. В подъезд, быстрей. А то волосы намокнут и пушок будет. А у меня и так с утра разыгрался комплекс ущебрности.
На кухне он хозяйничает, как дома. Сажусь на подоконник и наблюдаю. Он достает лед из морозилки. Прозрачные кубики - мой повод позвать его с собой. Ухаживать за пострадавшей, ну да. Так бы ему и подниматься необязательно было.
Он вытряхивает лед в полотенце. Сворачивает его и подходит ко мне.
- Сама?
- Ты.
- В больницу точно не надо? - прикладывает ткань к моей щеке. Еще холоднее. На что я себя обрекаю. Мотаю головой.
Он смотрит в окно за моей спиной, в мокрый двор, а я смотрю на него, он очень грустный. Каково, вообще, таким людям, как он, всегда планку настроения в облаках держать?
Как папа.
Один раз в жизни видела, что этому человеку реально плохо. Уже после развода. Пришла без предупреждения, а он вот тут, на кухне, один пил водку. Он пьет-то нечасто. И водку тем более. Он плакал вроде, не решилась посмотреть, только спину его видела. Вернулась в коридор и специально громко раздеваться начала, чтобы он услышал. И он бухло убрал. Но глаза в холодильник не засунуть.
- Мама умерла от туберкулеза, - говорит Сережа. Вздрагиваю от неожиданности. Он переводит взгляд на меня. - Пять лет назад, седьмого марта.
Молчу. Сказать “очень жаль”, так это не передаст всего, а больше ничего из горла не лезет, ком только.
- В этом году, так же седьмого марта я тебя увидел, - продолжает. - У тебя глаза такие же синие. Как у нее. Сначала не просек, злой был, из-за родителей, помнишь, говорил? Позже дошло. Что одну любимую женщину кто-то забрал. А вторую показал. Ну, судьба, верю я. Ее нет, но любовь-то осталась. Ты вторая и последняя, - он замолкает. Подумав, добавляет. - А, может, еще третья будет. Мы же не предохраняемся, - хмыкает. Снова собой обычным становится, улыбается. - Так тебе достаточно? Ответил на вопрос?
Полотенце со льдом мокрое, вода стекает по капельке мне на колени. У меня так сердце стучит громко. Он сдается, второй раз. По-честному все, снова, на доверии, по глазам видно, они нереальны. Не знаю, видно ли по моим, что для меня никогда больше ничего важнее этого не будет. Что лучше голову об стену разобью, чем ему плохо сделаю. Тянусь к его лицу, обнимаю за шею, и за бедра, ближе к себе, целую сама, все, Испания в пролете, в сердце солнце жарче, и всё ему.
Его отрывают от меня одним махом, резко, грубо. Сразу ощущаю, как челюсть сводит. Распахиваю глаза, и с трудом фокусируюсь на красном разгневанном лице.
- Папочка? Привет.
Глава 25
Бдыщ ды-дыщ.
Папа его не знает, но уже заранее готов прибить.
Конечно, он в курсе, что мы с Антоном, и тут вдруг застаёт на своей кухне левого чела, который меня сжимает, как губку, он думает, что я девочка маленькая, и надо срочно меня вразумить.
И убрать раздражитель.
Папа тащит его на выход.
Спрыгиваю с окна и несусь за ними, торопливо говорю:
- Пап, ты не так понял. Это Сережа. Сын маминого мужа.
Да-а-а.
Провальная презентация.
Но у меня совсем нет времени накидать фразы для мягкой подачи. Как ни крути, Сережа остаётся сыном Ильи. Врать бесполезно тут. Правду-матку с плеча.
Папа внимательнее смотрит на Серёжу, держит за шкирку, но от неожиданности анонса разжимает пальцы, и тот выворачивается из его захвата.
- Не понял, - папа
