Каждое утро ровно в десять шикарный легковой лимузин, отливающий черным лаком, подкатывал к подъезду особняка, что стоит через улицу, напротив горуправы, из него чинно выходил Штрекер и следовал к себе в кабинет на второй этаж. Сотрудники горуправы часто украдкой наблюдали эту сцену, и Лариса, естественно, знала, где его искать. Знала она также, что к нему ходит с докладами сам бургомистр, господин Жердяевский, боится его и перед визитом очень волнуется, никого не принимает и даже тренируется перед зеркалом, выбрасывая в приветствии руку с криком: «Хайль Гитлер!» Эта картина была бы смешной в обычных условиях, и некоторые девчонки из канцелярии втихомолку хихикали по этому поводу, но открыто никто вида не подавал.
Поговаривали между собой, что бегает иногда к Штрекеру и Канюков, но неофициально и так, чтобы никто не видел, поэтому Канюкова боялись пуще бургомистра: отца родного не пожалеет, продаст, только бы выслужиться. Его боялись и ненавидели.
Лариса испугалась не на шутку. «Зачем я ему понадобилась? Если промах в работе, то прежде всего Канюков не спустил бы ей, да и бургомистр тоже. Стали бы они церемониться! Значит, одно из двух. Или очередную любовницу подбирает или пронюхали про отца. Если первое, то придется немедленно уходить с работы. А дальше что? Если второе, то еще хуже. Тогда тюрьма или лагерь, а то и… Что же делать? И посоветоваться не с кем…» Но раздумывать было некогда. Лариса убрала бумаги и направилась к выходу. Никто не смотрел в ее сторону. Такое время: каждый занят только собой, до других дела нет. Ноги уже сделались ватными и не слушались. Она пересекла улицу и вошла в особняк, который местные жители обходили стороной.
Гауптштурмфюрер Штрекер сидел за массивным письменным столом в кресле с высокой резной спинкой и, когда Лариса вошла в сопровождении дежурного офицера, указал на место, где ей надлежало сесть. Говорил он по-русски сносно и обычно обходился без переводчика. Он сделал подобие улыбки, осведомился, как фрейлейн себя чувствует и довольна ли работой в бургомистрате. Лариса ответила, что довольна и претензий к ней пока что не было.
— О да, господин бургомистр Жердяевский и этот, как его, господин Канюков весьма довольны фрейлейн, — сказал Штрекер медленно, произнося раздельно каждое слово. Затем он затянулся папиросой и, прищурив глаза, из-под мохнатых белесых бровей пристально-изучающе уставился на Ларису. А Лариса, натянувшись как струна, смотрела на Штрекера, на его измятую физиономию с серожелтой кожей, морщинистым лбом, глубокими залысинами и рыжеватыми усиками под вислым носом. Страх уже несколько притупился, ушел, и появилось подобие интереса: ну и что дальше? В самом деле, если бы они узнали про отца, то вряд ли стал бы вызывать ее Штрекер. Она невольно глянула поверх его головы на портрет Гитлера и нашла, что эти два фашиста, разные по рангу, чем-то схожи. Из задумчивости ее вывел голос Штрекера:
— Мы хотим, чтобы вы работали на другой работа. Вы знаете немножко немецкий язык, кажется, так?
— Да, знаю немного.
— Это есть очень хорошо. — Штрекер снова затянулся папиросой, и кольца сизого дыма поползли вверх, к портрету фюрера. — В бургомистрате будет — как вы его называете? Да, паспортный стол. Вы будете работать там, заполнять и учитывать аусвайсы по указанию господина Канюкова. Чтобы ни один аусвайс, или по-вашему паспорт, не пропадал. Вам понятно, что я говорю, фрейлейн Яринина?
— Да, господин… — Лариса хотела произнести его звание, но от волнения оно, как назло, вылетело из головы. У нее где-то екнуло, когда Штрекер упомянул аусвайсы, и снова подступил страх. Эти аусвайсы до сегодняшнего дня не очень учитывались в горуправе, и ей удалось достать несколько штук и передать для военнопленных. Неужели это причина вызова?
— Но справлюсь ли я? — спросила она на всякий случай.
— Это очень ответственное поручение и есть честь для вас, фрейлейн, — продолжал Штрекер, не обратив внимания на слова Ларисы, — германское командование надеется на вашу лояльность, на вашу преданность новому порядку. Вам понятно все, что я говорю?
— Понятно.
— Очень хорошо, фрейлейн. Ваш начальник господин Канюков очень хороший юрист. Его назначило германское командование, и все его указания нужно выполнять добросовестно, старательно. Аусвайсы, паспорта по-вашему, хранить надо хорошо и все учитывать. Ни один аусвайс пропадать не должен. Если такой случай получится, нужно докладывать мне. Сейчас военное время и военные законы. Вы поняли меня?
— Да, — кивнула Лариса. Штрекер разошелся, стал говорить громко, подчеркивая слова жестами.
— Там будут работать с вами другие. Но вы будете отвечать за работу. Мы будем спрашивать за работу с господина Канюкова и с вас, очень строго будем спрашивать. Обо всем, что нехорошо, непорядок и есть подозрительное, сообщайте лично мне. Вы поняли, фрейлейн?
Лариса в ответ кивала головой и уже не пыталась возражать.
— Идите работайте фрейлейн… Яринина, — сказал в заключение Штрекер и поднялся, дав понять, что аудиенция окончена. Лариса тоже поднялась и, сказав еле слышно «до свидания», направилась к выходу.
На улице стемнело. Холодный порывистый ветер бросал в лицо пригоршнями дождь со снегом. На выщербленной мостовой тускло блестели огромные лужи. Под ногами хлюпала грязь. Улицы были безлюдны и пустынны. На душе было муторно. Она все время думала об этом странном вызове, но так и не могла полностью уяснить себе, зачем понадобилось Штрекеру вызывать ее, если все, что говорил он, мог сказать ей Канюков, под началом которого она работала. Откуда ей было знать, что Штрекер не хотел говорить ей прямо, чего он хочет, и давать ей задание в лоб. Он толкал ее на то, чтобы она сама начала доносить и постепенно втянулась в это
