3. И не только жить…
Дождь и слякоть настолько надоели, что когда во второй половине декабря за одну ночь подморозило и на землю лег мягкий пушистый снег, все с облегчением вздохнули. Как-никак перемена, хоть в природе. И так жизнь унылая, однообразная, с постоянными заботами и тревогами, да еще и погода слякотная — хоть пропадай.
Получив от начальства свободный день, Аркадий не знал, куда себя деть. После завтрака он часа два еще поспал, почитал в постели какую-то старую скучную книжку без обложки, которая валялась тут, в общежитии охранников, затем вышел во двор и сделал променад до рынка. Не встретив никого из знакомых, он возвратился назад. Сменившиеся с дежурства охранники отдыхали: кто спал, кто резался в карты, а двое тут же в углу, на кровати, допивали бутылку самогонки. Наверное, по дороге с поста разжились где-то. В общежитии комендант не разрешал распивать спиртное, и охранники старались делать это втихаря. Все об этом знали, даже начальство, но делали вид, что не замечают. Когда Аркадий вошел, те двое заторопились и, разлив остаток в стаканы, сунули бутылку под матрац. Подальше от греха. Аркадий все же числился старшим охранником, не принимал участия в пьянках и этим вызывал у некоторых неприязнь. Рядовые охранники к нему присматривались и не очень доверяли. Сам он не придавал этому значения. Чувствовал себя в чужой шкуре весьма неуютно, скверно. Уже не раз пожалел, что не погиб в бою, поддавшись на уговоры Леси и Ларисы, согласился работать на оккупантов. Ему и этим вот бывшим бойцам, что по разным причинам попали сюда и сейчас по-разному думают и ведут себя, как ни странно, поверили. Правда, не сразу, долго мурыжили, проверяли, беседовали — воспитывали, убеждали и запугивали. Поверили, что рядовой, дезертир, хотя, может быть, и не до конца, и поставили охранять железнодорожный мост, водокачку и городские склады. Выдали даже немецкие винтовки старого образца. Но глаз не спускали — это он чувствовал всегда и везде.
У него отделение этих охранников, он их командир. Им выписали спецпропуска, по которым разрешалось ходить ночью, после комендантского часа. Конечно, особенно болтаться не будешь. У них тут везде глаза и уши. Но с караулом, на смену и со смены можно ходить по городу в любое время суток.
Последнее время Аркадий почти не виделся ни с Ларисой, ни с Лесей, ни с Галей. Ночные дежурства. Выходных не положено вовсе. Сегодня первый раз дали выходной.
После обеда он снова пошел куда глаза глядят. Ходил часа два и не заметил, как очутился возле дома Ларисы. Почему-то не хватило смелости зайти. Дважды еще прошел вдоль улицы туда и обратно. Он всегда чувствовал себя при ней неуверенно, стеснялся, хотя считался парнем не робкого десятка. Так случилось, что с детства дружил с Лесей, потом понял, что к ней сердце не лежит, а сказать правду не решался, боялся обидеть. Лариса нравилась давно, но почему-то всегда казалось, что она не принимает его всерьез. В восьмом ей, по всему было видно, нравился Вася Витрук. Потом она уехала в Калинин, а Витрук после десятого ушел в армию. А сейчас? «Кто же думает сейчас о любви, балда?» — сказал себе Аркадий и толкнул калитку.
Они долго сидели, пили чай, делились новостями. Мать ушла к себе, они остались одни, и Аркадию сделалось так хорошо в этой маленькой, теплой, с цветами и вышивками комнатке, рядом с Ларисой, что он на какое-то время совсем забыл, что где-то идет война, в городе — фашисты и он служит у них охранником.
— Скажи, Лариса, только откровенно, тебе нравился Витрук, — неожиданно для себя вырвалось у Аркадия. Лариса удивленно обернулась и сразу как-то посветлела лицом:
— И-и-и, что вспомнил! Когда это было! Кстати, ты с ним переписывался? Девочки рассказывали, что после школы его призвали в армию.
— Да, мы переписывались до самого начала войны. Я уже в полку получил от него письмо. Ну ты, наверное, знаешь, школу он кончил с отличным аттестатом…
— Я хорошо его помню по восьмому «В». Такой всегда серьезный, а глаза грустные и молчун, слова из него не вытянешь. Знаешь, что он ответил мне однажды на вопрос, кем бы он хотел стать? Посмотрел на меня и на полном серьезе: «Я бы хотел одновременно окончить два факультета — физико-математический и филологический и написать книгу по математике в стихах. А иногда хочется стать летчиком и покатать тебя на самолете…»
— Девчонки в классе на него заглядывались. Что они в нем нашли, не понимаю: Отличник, ну и что?
— Не скажи, Аркаша. Говорят, женщинам нравятся удачливые. Не знаю. В мужчине я ценю прежде всего ум и человечность.
— Все понятно, — вздохнул Аркадий. — Значит, нравился чертяка. А служил он на границе, в Карелии. Даже сейчас помню его адрес: станция Элесенвара…
Лариса как-то вдруг сникла и грустно промолвила:
— Около Элесенвары погиб папа…
— Извини, я не знал.
— Ничего. А потом?
— Потом с границы его направили в школу младших командиров, в Ораниенбаум. Это под Ленинградом. Писал о белых ночах. Вот и все, что я о нем знаю. Да, его родители живут в Мацковцах, недалеко отсюда. Навестить бы. — Аркадий вздохнул: — А вообще неловко, у них сын на фронте, а я в тылу, охранник немецкий.
— Не надо, Аркадий, терзать себя. Мы уже говорили об этом… Слушай, ты сказал, что все девчонки были влюблены в Витрука. А Галка не хочет вспоминать о нем почему-то, называет его самовлюбленным мудрецом.
— Ну это она загнула. Заносчивым он никогда не был. Потом, насколько мне помнится, она сама бегала за ним, а ему было до лампочки… Однако мне пора. Они у тебя с какой точностью? — Аркадий кивнул на тикающие ходики.
— Они у нас точные, плюс-минус десять минут…
Вечер был не по-зимнему теплый, пахнущий только что разрезанным арбузом воздух пронизан голубым светом. Недавно выпавший снег манил своей белизной и свежестью. Лариса не утерпела и, зачерпнув комок, бросила его в Аркадия. Но тот не принял игры и даже не обернулся. У калитки сказал:
— Лара, я тебе верю, как себе… Есть у меня задумка. Конечно, не сейчас, потом.
— О чем ты? — Лариса испытывающе посмотрела ему в глаза.
— Уйти в партизаны. Да, да,
