— Там... — начал он.
— Что там? — спросил я, борясь с желанием передразнить беззубый присвист священника.
Отец Гэдд нервничал, что неудивительно. Я слышал, что он со слезами в голосе проповедовал, как плохо, что его деревней правит язычник, но всё его мужество испарилось, когда он встретился с этим язычником лицом к лицу.
— Болгар Харулдсон, господин. Он...
— Я знаю, кто такой Болгар, — перебил я.
Ещё один рыбак.
— Он видел два корабля на горизонте, господин. В тот день, когда пропала Свилви.
— У нас тут много кораблей проплывает, — ответил я, — торговых. Было бы странно не увидеть парочку.
— Болгар сказал, что сначала они шли на север, затем на юг.
Трусливый дурак не мог толком ничего объяснить, но в итоге я понял, что он пытался сказать. Свилви ушла в море, и Болгар, как человек опытный, заметил место, где она скрылась за горизонтом. Затем он заметил мачты двух кораблей, прошедших в сторону Свилви, а через некоторое время они повернули обратно. Свилви была за горизонтом, но, судя по тому, как таинственные корабли сначала шли на север, а потом на юг, они с ней встретились. Совсем не таким курсом обычно идут торговцы.
— Тебе следовало привести Болгара, — сказал я, дав трем вдовам серебро и священнику два пенни за то, что принес мне новости.
— Есть новости? — спросил меня Финан тем вечером.
Мы сидели на скамье у Беббанбургского пиршественного зала, смотрели на лунную дорожку в море за восточной стеной. Изнутри слышалось мужское пение и смех. То были мои воины — все, кроме десятка дозорных на высоких стенах. Слабый восточный ветер доносил запах моря. Стояла тихая ночь. С тех пор как мы пересекли холмы и разбили Скёлля в его высокой крепости год назад, в землях Беббанбурга царил мир.
После той жуткой битвы мы считали, что норвежцы разбиты и западная часть Нортумбрии покорена, но путники приносили вести, что до сих пор норвежские драккары пристают к нашим берегам, их воины ищут для себя землю, но никто из них не называет себя королем, как Скёлль, и не переходит холмы, не беспокоит пастбища Беббанбурга, что означало своего рода мир.
Константин — король Альбы, которую некоторые называют Шотландией, воевал с норвежцами из Страт Клоты, возглавляемыми королем по имени Оуайн. Оуайн тоже оставил нас в покое, и Константин хотел с нами мира, пока не победит норвежцев Оуайна. Мой отец называл это «шотландским миром»: скотты совершали постоянные и беспощадные набеги исключительно за коровами, а мы всегда наносили ответные удары по долинам скоттов, чтобы вернуть домашний скот. Мы крали ровно столько же, сколько и они, и было бы гораздо проще без набегов, но в мирные времена молодые люди должны учиться воевать.
— Новость в том, — сказал я Финану, — что у нас тут появились разбойники, — я кивнул в сторону моря, — и они разграбили два моих корабля.
— Всегда есть какие-нибудь разбойники.
— Мне это не нравится.
Мой лучший друг Финан в битве свиреп, как все ирландцы, и к тому же непревзойденный мечник.
— Почуял чужое дерьмо? — усмехнулся он.
Я кивнул. Временами понимание приходит непонятно откуда, из ощущений, из запаха, который невозможно уловить, из беспричинного страха. Боги защищают нас, посылают это странное обострение чувств, уверенность, что на безмятежном пастбище затаились убийцы.
— Почему они пытали Хаггара? — спросил я.
— Потому что он был злобной сволочью, конечно же.
— Да, — согласился я, — но тут что-то посерьезнее.
— И что ты намерен делать?
— Конечно, начну охоту.
— Что, заскучал? — рассмеялся Финан, но я промолчал, и он снова развеселился. — Ты заскучал, — с укором произнес он, — и ищешь повод, чтобы потешиться со Спирхафоком.
Он был прав. Мне хотелось вывести в море Спирхафок, а потому я отправлюсь на охоту.
* * *Корабль был назван так в честь ястребов-перепелятников, что гнездятся в негустых лесах Беббанбурга, и как ястребы, был создан для охоты. Длинный корабль с низкими бортами и выступающим носом с резной головой ястреба. На его скамьях помещались сорок гребцов. Корабль построили из хорошего мерсийского дуба и ясеня двое братьев-фризов, которые, сбежав из своей страны, основали верфь на берегу Хамбра.
Прибив к ребрам по одиннадцать длинных досок с каждого борта, они построили корпус, затем установили мачту из гибкой нортумбрийской сосны, натянули канаты, поддерживающие мачту и рей, на котором гордо наполнялся парус. Гордо – потому что он нес мой знак, знак Беббанбурга, голову скалящегося волка. И волк, и ястреб – оба свирепые, оба охотники. Даже Эгиль Скаллагриммрсон, как и большинство норвежцев, презиравший и саксонские корабли, и саксов-моряков, нехотя одобрил Спирхафок.
— Хотя, конечно, — заметил он, — он не совсем саксонский, так ведь? Фризский.
Саксонский или нет, Спирхафок туманным летним утром выскользнул из узкого канала, ведущего из гавани Беббанбурга. Прошла уже неделя с тех пор, как я узнал о судьбе Свилви, неделя, как мои рыбаки не удалялись далеко от берега. По всему побережью, во всех бухтах поселился страх, а потому Спирхафок искал мщения. Прилив прибывал, стоял штиль, но мои гребцы дружно навалились на вёсла, и корабль шёл против ветра, оставляя за кормой расходящийся след. В безмолвии раздавался только скрип весел в уключинах, шелест воды за бортом, плеск мелких волн о прибрежную гальку и отчаянные крики чаек над величественной крепостью Беббанбурга.
Сорок человек налегали на длинные весла, еще двадцать скрючились между скамьями и на носовой площадке. Все в кольчугах и с оружием, правда, копья, топоры и мечи гребцов грудой лежали в центре корабля вперемешку со щитами. Мы с Финаном стояли на короткой палубе кормчего.
— Может, позже поднимется ветер? — предположил Финан.
— А может, и нет, —
