Финану не нравилось в море, он никогда не понимал моей любви к кораблям, и в тот день составил мне компанию только из-за надежды на драку.
— Кто бы ни убил Хаггара, наверняка он уже давно скрылся, — ворчал он, пока мы покидали гавань.
— Наверняка, — согласился я.
— Тогда мы просто теряем время.
— Скорее всего, — снова согласился я. Спирхафок качнулся на длинных угрюмых волнах, заставив Финана ухватиться за борт, чтобы устоять на ногах.
— Садись, — сказал я ему, — выпей эля.
Мы гребли навстречу восходящему солнцу. Потеплело, с запада подул ветерок, достаточный, чтобы поднять парус, и парус с волчьей головой надулся. Гребцы блаженно отдыхали, пока Спирхафок разрезал ленивые волны. Земля скрылась в дымке позади нас. Около островов Фарнеа нам повстречалось несколько рыбацких лодок, но как только мы вышли в открытое море, возникло ощущение, что мы одни во всем мире: ни мачт, ни кораблей. Большую часть времени я позволял рулевому веслу свободно болтаться: корабль медленно нес нас на восток, ветра едва хватало, чтобы надувать тяжелый парус. Солнце взбиралось всё выше, большая часть моих людей задремала.
Время грез. Я подумал, что именно таким и был Ги́ннунгагап — пустое пространство между льдами Нифльхейма и пеклом Муспельхейма, бездна, из которой возник мир. Мы плыли по серо-голубой пустыне, мои мысли медленно дрейфовали. Финан спал. Парус время от времени провисал, а затем с гулким хлопком надувался. Только мягкое колыхание следа за кормой свидетельствовало, что мы движемся.
И в этой безмятежности я размышлял о королях и смерти, потому что Эдуард еще был жив. Эдуард, называвший себя Anglorum Saxonum Rex — король англов и саксов. Король Уэссекса, Мерсии и Восточной Англии пока был жив. Он болел и выздоравливал, снова болел, потом донесся слух, что он умирает, но пока еще жив, а я поклялся убить двоих, когда Эдуард умрет. Я дал это обещание и не знал, как его сдержать.
Потому что для этого мне придется оставить Нортумбрию и отправиться в сердце Уэссекса, где я — Утред Язычник, Утред Безбожник, Утред Предатель, Утред Повелитель демонов, а чаще всего меня называли Утредэрв — Утред Нечестивый. В Уэссексе у меня могущественные враги и мало друзей, поэтому передо мной открываются три пути. Я мог вторгнуться с небольшим отрядом, который неизбежно разобьют, мог отправиться с горсткой людей, рискуя, что меня раскроют, или мог нарушить клятву. Два первых пути приведут меня к гибели, а третий – к позору клятвопреступника. Того, кто не сдержал слово.
Моя жена Эдит точно знала, как мне поступить.
— Нарушь клятву, — язвительно сказала она. Мы лежали в нашей спальне позади главного зала Беббанбурга. Я задумчиво рассматривал черные от дыма и темноты балки и ничего не ответил. — Пусть поубивают друг друга, — продолжила она. — Это ссора южан, не наша. Мы здесь в безопасности. — И она была права, в Беббанбурге мы в безопасности, но ее требование все равно рассердило меня. Боги видят наши обеты, и нарушить их означает навлечь на себя их гнев. — Ты умрешь из-за глупой клятвы? — Эдит тоже разозлилась. — Ты этого хочешь?
Я хотел жить, но жить, не запятнав свою честь клятвопреступлением.
Спирхафок отвлек меня от дилеммы, и, встрепенувшись от свежего ветра, я схватил рулевое весло и ощутил дрожь воды, проходящую через длинную ясеневую рукоять. Хотя бы этот выбор был прост. Чужаки убили моих людей, и мы плыли по покрытому рябью морю, сверкавшему мириадами солнечных зайчиков. Плыли, чтобы отомстить.
— Мы еще не дома? — спросил Финан.
— Думал, ты спишь.
— Дремлю. — Финан заворчал, поднялся и огляделся. — Там корабль.
— Где?
— Вон там, — он показал на север. Из всех, кого я знаю, Финан обладает самыми острым зрением. Он, может, и старел вместе со мной, но его зрение ничуть не ухудшилось. — Только мачта, паруса нет.
Я уставился в дымку, но ничего не видел. Потом мне показался, будто в бледном небе что-то мелькнуло: словно кто-то чиркнул углем. Мачта? Я потерял ее из виду, снова разглядел и повернул корабль на север. Парус возмущенно хлопал, пока мы не выбрали канаты по правому борту, и ветер снова не накренил Спирхафок. За бортом громче забурлила вода. Пробужденные внезапно ожившим кораблем воины зашевелились и обернулись в сторону далекого корабля.
— На нем нет паруса, — повторил Финан.
— Он идет против ветра, — сказал я. — Значит, они гребут. Вероятно, торговец. — Не успел я договорить, как крошечная отметина на туманном горизонте исчезла, сменившись развернутым парусом. Я наблюдал за кораблем. Большой квадратный парус увидеть было гораздо легче, чем мачту. — Поворачивают к нам, — сказал я.
— Это Банамадр, — сказал Финан.
Я рассмеялся.
— Ты гадаешь.
— Ничего я не гадаю, — возразил Финан. — У него на парусе орёл, это Эгиль.
— Неужели ты его видишь?
— А ты нет?
Мы плыли навстречу друг другу, и через несколько мгновений я сумел ясно различить выбеленный известью верхний пояс обшивки, четко выделяющийся на фоне более темного корпуса. Я также разглядел парящего черного орла на парусе и орлиную голову на высоком носу. Финан оказался прав — это Банамадр, корабль Эгиля.
Банамадр приблизился, я опустил парус, и Спирхафок закачался на волнах. Это дало Эгилю знак, что он может подойти к борту, и его корабль повернул к нам. Он был меньше моего, но такой же хищный — охотник фризской постройки, которым Эгиль гордился, потому что, как и большинство норвежцев, чувствовал себя счастливым только в море. Нос Банамадра вздымал белую пену, корабль продолжал поворот, огромный рей спустили вниз, команда свернула парус и развернула длинный рей от носа к корме. Затем корабль скользнул к нашему правому борту, безупречно выполнив маневр. С носа Банамадра бросили канат, второй летел ко мне с кормы, Эгиль крикнул команде вывесить парусину или тряпки через светлый верхний пояс обшивки, чтобы корабли не столкнулись и не потерлись, потом ухмыльнулся мне.
— Ты занят тут тем, чем я думаю?
— Ага, напрасно теряю время, — крикнул я в ответ.
— Может, и нет.
— А ты?
—
