— Прости, — говорю я. — Я не думала…
— И я была в баре.
Я вздрагиваю и поворачиваюсь к ней, но она качает головой.
— В том самом, через улицу. Я зашла и заказала себе рюмку. Я села на стул и задумалась о том, есть ли смысл выпить эту рюмку, потом еще одну и еще, потому что в следующие пять секунд все может навсегда измениться и, что бы я ни делала, иначе уже не будет.
— Так ты… — Мне тяжело на нее смотреть.
— Нет, — отзывается Горошинка. — Потому что, даже если жить осталось пять секунд, я не хотела выбрасывать на помойку то, над чем так тяжело работала. Но, боже, я очень хотела! Луна, я думала, что смогу пройти через все это вместе с тобой, но я трусиха. Пожалуйста, давай остановимся! Давай просто поедем домой. Давай примем жизнь такой, какая она есть, как делают все люди, и просто проживем остаток наших дней изо всех сил, как можно лучше. Она бы этого хотела, ты сама знаешь. Пожалуйста!
Горошинка опускается на одну ступеньку ниже и оборачивается ко мне.
— Пожалуйста… Поедем домой?
— Я видела ее, — говорю я вместо ответа. — Я видела Рисс. Я пыталась ее предупредить.
Ее голова опускается так низко, что я вижу темные корни волос и светлую кожу под ними. Горошинка выглядит так, словно молится.
— Не честно, что ты можешь ее видеть, а я — нет.
— Ты знаешь, ведь сегодня тот день, когда папа сделал ей предложение. — Я тянусь к сестре и глажу ее по голове. — Он сидит сейчас в гостиной, возится в саду или заперся в темной комнате. Помнит ли он об этом дне? Помнит ли, как мама выглядела в тот день, когда он повел ее гулять по берегу и подарил кольцо? Думаю, если бы он помнил, то захотел бы, чтобы я осталась и довела дело до конца.
— Но почему? Да, наша жизнь не идеальна, но, в конце концов, она наша!
Мне нужно рассказать ей о Майкле. Рассказать о том, что, когда я там и дышу одним воздухом с ним и Рисс, последние двадцать девять лет кажутся пустотой, превращаются в двадцать девять секунд. Как-то объяснить, что это уже нечто большее, чем попытка спасти маму и оплатить долг, который повесил на меня тот человек. Что это стало настоящей жизнью. Там я за несколько секунд проживаю больше, чем смогла бы прожить за всю жизнь здесь…
Нужно ей рассказать, но я не могу. Я боюсь, что она попытается пробудить во мне здравый смысл.
— Потому что нечто невероятное не происходит без причины, — наконец говорю я. — Во всем, что происходит, есть какой-то смысл. И я не хочу просто сидеть, наблюдать за тем, как этот шанс ускользает, и делать вид, что ничего не было. В конце концов, маме это так и не удалось.
Горошинка поворачивается ко мне спиной, и пару мгновений мы смотрим на странное сооружение на узкой полоске земли рядом с одним из стоящих вдоль дороги домов. Это застекленный шкаф ростом с меня, заполненный крошечными фигурками животных, людей, гномов, макетами зданий и мельниц. Прежде он, похоже, был выкрашен в золотистый цвет, а теперь сгнил и рассыпается.
Целый маленький мир, с любовью созданный ради того, чтобы кто-то его увидел. А теперь шкаф выставили на улицу, где его видят одни и те же люди каждый день.
— Сегодня одиннадцатое, да? — спрашиваю я.
Она смотрит на часы и кивает.
— Он напал на нее тринадцатого, в ночь затмения.
Осталось два дня до того, как станет поздно, но, если у меня ничего не получится, я, по крайней мере, буду знать, что попыталась.
Пару мгновений Горошинка молчит.
— Как бы мне хотелось пойти туда с тобой!
— Мне тоже, — говорю я.
— Знаешь, я думала… эти ее фильмы, все это… вырезки из тех фильмов, которые она показывала нам дома. Помнишь ее шикарную рождественскую версию нашей «прекрасной жизни»? В той коробке вся та жуткая хрень, о которой мы никогда с ней не говорили. Она специально собрала все это, упаковала и отправила обратно — туда, где все изначально пошло не так.
— Думаю, ты права, — говорю я.
— Может, стоит посмотреть фильм под номером три?
— Да, вот только… мне нужно увидеть кое-что еще.
Горошинка спешит за мной. Пот бисером капает с моих волос, когда я пробегаю последние несколько ярдов и упираюсь в тупик через улицу от того места, где была пекарня Майкла и где мы купили пончики. Теперь ее нет — и, судя по всему, очень давно. На этом месте магазин, торгующий гитарами «Gretsch». Особенно красивая модель медленно кружится на подставке в стеклянной витрине. Судя по баннеру над магазином, ему уже двадцать пять лет. Между выцветшими плакатами видно внутреннее помещение.
— Изменилось… — тихо говорю я с пронзительной смесью радости и грусти. — Он смог убежать.
— На что мы смотрим?
— Просто… один человек, которого я встретила в семьдесят седьмом, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал как обычно. — Майкл. Он работал здесь. Раньше здесь была пекарня, а теперь ее нет.
— И это что-то значит? — Горошинка появляется в поле моего зрения.
Как это неправильно! Как непоследовательно — беспокоиться и волноваться о том, от кого я закрывалась всего несколько минут назад! Возможно, я сделала или сказала что-то, что вынудило его покинуть Бей-Ридж и изменить свою жизнь к лучшему. Надеюсь, что это так. Я чувствую, как сильно скучаю по нему, по возможности быть рядом с ним. Все, что я могу, — это собраться с духом и выстоять перед обжигающей болью, которая накатила на меня от одного осознания того, что самый нужный человек уже никогда не будет моим.
Глава 33
Свет бледно-золотой. Есть еще один, и я узнаю´ его не сразу. Краска облупилась на кремовых деревянных ставнях. Они распахиваются наружу, открывая пейзаж в виде домов цвета топленого молока и крыш, выложенных старой терракотовой черепицей.
— Франция, — замечает Горошинка. Она сидит рядом со мной, скрестив ноги. — Помнишь, мы жили в миленьком старом домике недалеко от Бордо? Там еще были дырки в стенах, оставленные пулями нацистов, и ты сказала мне, что после войны местные жители повесили оккупантов прямо на нашем балконе. Папа работал на площадке фильма о войне где-то в окрестностях и позвал нас пожить с ним пару недель. Мама была не в восторге, потому что
