Солнце при всем его величии и значимости для жизни на Земле отнюдь не единственное светило Неба, с которым были связаны явления, поражавшие воображение человека, подталкивающие его к размышлениям и мечтам, бередящим фантазию — «качество величайшей ценности» не только поэтов, но и математиков[3]. Заходило Солнце, и темнеющий голубой купол начинал покрываться световыми точками. С приходом мрака они высыпали мириадами. Можно, однако, с уверенностью утверждать, что ни одно из ночных светил не привлекало столь пристального интереса предка, как бледнолицая Луна. Эта подлинная госпожа ночи обладала такими волнующими качествами, производила переменчивым обликом настолько сильное впечатление, так могла будоражить воображение непостоянством, что во внимании к себе не должна была знать соперниц. Со своей многоликостью, изменчивостью норова, полярностью черт характера при сопоставлениях со светилом дневным, Луна как будто специально появилась в этом мире для того, чтобы предок потверже уяснил не только его гармонию, но и противоречия.
В самом деле, первобытному охотнику трудно было, наблюдая за строптивой Луной, отделаться от мысли, что она преднамеренно, как бы поддразнивая Солнце, делает все наоборот и наперекор ему. Начать с того, что Луна позволяла себе неожиданно исчезать с Неба на 1–3 дня, в то время как Солнце никогда, как можно было видеть, подобной небрежности не допускало и ни на один день не оставляло Землю погруженной во мрак и холод. С другой стороны, Луна порой появлялась на небосклоне не только ночью, но и, непрошеной, днем, когда нужды в ней, бледной и полупрозрачной, затмеваемой блеском дневного светила, совсем не было. Солнцу неведома такая вызывающая вольность, и ночную пору оно, раз и навсегда отдав во владение Луны, не тревожило своими лучами. Мало того: если Солнце возрождалось ежедневно при восходах своих на востоке и, методично проделав положенный дневной путь, умирало на западе, то Луна, напротив, после 1–3 суток отсутствия возрождалась на западе, а умирала около трех десятков суток спустя на востоке.
Но самое потрясающее впечатление на предка производило непостоянство лика Луны, ее неистребимая склонность к изменчивости образа. В отличие от Солнца, Луна что ни день набрасывала на себя новую маску. В течение почти трех десятков суток она, как по волшебству, принимала разные обличья: от тонкой, изогнутой дугой рыбки, как бы ловко выпрыгивающей из воды, до округлого, будто налитого соком спелого плода, готового сорваться с ветки осеннего дерева. Ловким перевертышем Луна обращалась к восточному горизонту то выпуклой своей стороной (тогда она «умирала»), то, напротив, вогнутой (в дни, когда она «возрождалась» на западе).
Впервые после кратковременного отсутствия Луна появлялась в ярких сполохах вечерней зари вслед за уходом Солнца. Она в глазах предка выглядела, возможно, как два соединенных вместе тонких бычьих рога, острые концы которых торчали в противоположные стороны. Округлый край рогов был обращен к скатившемуся за горизонт Солнцу, и создавалось впечатление, что оно, умирая в этот же день, выталкивало Луну на небосклон. Если предок наблюдал за только что родившимся светилом весной, когда Солнце, заглянув в пещеру, двигалось в своих восходах к северу, то он мог в последующие вечера продолжительное время любоваться молодой Луной. Она поднималась над горизонтом высоко и довольно долго совершала свой путь, пока не скрывалась за краем Земли на западе. В грустные осенние вечера, когда Солнце, заглянув утром при восходе в пещеру, в последующем начинало скатываться все далее к опасному югу, народившуюся Луну, напротив, можно было наблюдать короткое время. «Совмещенные рога» молодой Луны, будто отражая недоброе настроение предзимней умирающей природы, поднимались над горизонтом низко и вскоре спешили спрятаться за край Земли.
Предок, возьмись он считать число ночей, допустим по пальцам, ко времени, когда Луна округлилась ровно на половину диска, загнул бы их полностью, для примера, на левой, а также частично на правой. К моменту же сияния ночного светила в полном блеске идеального круга предок, загнув пальцы уже на обеих руках, вновь подключил бы к счету почти все пальцы левой руки. К этой знаменательной в жизни Луны ночи оказывались приуроченными столь примечательные события, что пещерные люди могли в который уже раз подивиться всеохватывающей страсти царицы ночного Неба противопоставлять себя Солнцу. В ту ночь наивысшего могущества ночного светила оно, полное достоинства, выкатывалось из-за горизонта как раз тогда, когда умирающее дневное светило закатывалось за край Земли, чтобы уйти с небосклона при восходе Солнца. Более того, полная Луна ровно в полночь появлялась в том месте южного небосклона, где Солнце ежедневно точно в полдень достигало своей наибольшей высоты.
Не меньший интерес предка могло вызвать то примечательное обстоятельство, что зимой излучающая яркий свет полная Луна поднималась над заснеженными пространствами очень высоко, как Солнце летом над цветущей Землей. Тогда путь в Небе торжествующей зимней Луны был не только высок, но и длинен. Она в этом мире холода и мрака мертвого сезона праздновала свой апофеоз. Летом же светила, как нетрудно догадаться, занимали на юге прямо противоположные позиции — полная Луна в полночь довольствовалась очень небольшой высотой и соответственно короткой дорогой по небосклону; Солнце же поднималось высоко и в те жаркие дни долго не покидало Небо.
После полнолуния, которым предок мог любоваться в течение целых трех следующих друг за другом ночей, в жизни ночного светила наступал малоприятный момент. При продолжении счета теперь уже вновь на правой руке, когда загнутыми на ней оказывались два пальца (семнадцатая ночь!), глаз человека мог отметить, что лунный диск потерял свою округлую правильность. Хорошенько запомним эту семнадцатую ночь и связанное с нею событие ввиду той необычайной важности, которую придавал ему в последующем предок. А пока отметим лишь, что это означало одно — Луна начала умирать. Чуть надкушенный край ночного светила, которое утром не успевало спрятаться за горизонт от сверкающего глаза Солнца, был отныне обращен не на восток, в сторону восходящего дневного светила, а на запад, где оно заходило. Теперь уже не Луна преследовала Солнце, а, напротив, дневное светило пустилось в погоню за ночным. Отныне светила не расходились, соперничая, в разные стороны. Луна, как сказочная жертва перед драконом, с каждой ночью все ближе подвигалась на Небе к своему антиподу — Солнцу.
Ночное светило меняло теперь свои маски в обратном порядке, как бы выворачивая их наизнанку. Так, когда все пальцы правой руки были при счете ночей загнуты и предку вновь, уже в третий раз, пришлось использовать очередную пару пальцев левой, Луна опять становилась полукруглой. Она восходила на небосклоне поздно, к полуночи, зато утром, к восходу Солнца, оказывалась как раз там, где недавно господствовала в полнолуние,
