Звезды, обрати предок на них внимание, должны были окончательно убедить его в могуществе Солнца. Те скопления их, что при заходах с каждой ночью все более сближались с ним и местом рождения молодой Луны, в конце концов исчезали за горизонтом, и надолго. Создавалось впечатление, что дневное светило, выпустив на небосклон круто искривленный нож народившейся Луны, в качестве залога или для компенсации уводило за собой звезды. Но на востоке, в зоне восхода Солнца и там, где готовилась к смерти Луна, по утрам вдруг появлялись давно исчезнувшие на западе звездные группы. Можно было подумать, что Солнце, подержав звезды положенное время, снова выталкивало их на небосклон. И теперь, напротив, оно уводило за собой в качестве заложника умирающую Луну!
Кажется, не составляло труда заметить, что, как и четкие ритмы круговращений Солнца и Луны, ритмичный в круговороте хоровод звезд сопровождался строго последовательной сменой картин жизни природы на Земле.
Но тут пора, пожалуй, остановиться. В самом деле, продолжая в том же духе, можно договориться до того, что предок должен был обратить внимание, допустим, и на блуждающие звезды, т. е. на планеты. Кто мало-мальски знакомый с астрономией не согласится с тем, что дело это в общем-то простое? Достаточно припомнить, что планеты изначально странствуют по той же хорошо наезженной и украшенной теми же созвездиями «небесной дороге», по которой постоянно проплывали перед глазами предка Солнце и Луна, чтобы…
Однако воздержимся, как бы это ни было интересным, от обращения к звездам блуждающим. Более того, ради умиротворяющего компромисса со все еще обряженным в живописную шкуру предка собеседником согласимся пока, что человек древнекаменного века не любопытствовал относительно обстоятельств жизни звезд недвижных. Вместе с тем скромно и с его согласия выговорим для первобытного охотника право заметить самых великих из небесных странников — сияющее животворное Солнце и загадочную в непостоянстве Луну. Позволим и собеседнику выбраться, наконец, из порядком надоевшей ему при вынужденном пещерном житии «шкуры предка». Что и говорить, она, корявая и свалявшаяся, безнадежно отстала от нынешней моды. В таком одеянии негоже теперь раздумывать о мироздании, каким оно воспринималось в не столь отдаленные от современности времена — в эпоху великих цивилизаций Ближнего Востока.
Глава II
МУДРЫЕ ПАТРИАРХИ
Астрономию можно отнести
к той же древности, что и
сотворение человека.
Никола Камиль ФламмарионКартины возможных обстоятельств появления первых проблесков интереса предка к небесным явлениям — не более чем фантазия, рожденная игрой воображения. Что именно так, а не иначе все и происходило на самом деле, документально подтвердить никогда не удастся, ибо речь идет об эпохе, восходящей по меньшей мере к 40 тысячам лет до нашей эры. Такое отдаление начала истории астрономии теперь, в свете существующего об уровне культуры древнекаменного века представления, может породить насмешливые сомнения или с ожесточением оспариваться. Бесспорно, однако, что в давние годы небесной науке не только благоговейно отдавали пальму первенства по части жизненной важности для человечества, но и приписывали настолько глубокую древность, что упомянутые четыре сотни веков представляются воистину ничтожной суммой лет.
Знаменитый историк римской эпохи Иосиф Флавий утверждал, что астрономию начали изучать в допотопные времена! По его мнению, небесная премудрость покорилась вначале детям третьего сына Адама Сифа, которые отличались особо острым умом, трудолюбием и настойчивостью в приобретении знаний о мире. Когда первый человек Земли Адам доверительно поведал внукам, что настанет печальная пора и мир погибнет от воды, то, как сообщает Флавий, их при этом известии более всего испугала мысль о возможной утрате накопленных после стольких трудов сведений по астрономии. Первые из удачливых наблюдателей Неба нашли выход: они соорудили две колонны — из кирпича и камня, а на гранях каждой из них вырезали идентичные надписи о порядке и времени движения небесных светил. Расчет допотопных астрономов был прост — если потоки воды окажутся настолько могучими, что разрушат колонну, выложенную из кирпича, то потомки возблагодарят детей Сифа, обнаружив астрономические записи на колонне каменной.
В конце своего повествования Иосиф Флавий с удовлетворением отметил, что предусмотрительность древних звездочетов увенчалась завидным успехом. Стихийному бедствию не удалось сокрушить творения усердных строителей памятных стел: воды потопа оказались бессильными уничтожить не только каменную, но и кирпичную колонну. Как уверял Иосиф Флавий, они и в его времена возвышались в Сирии, сохраняя на случай повторения вселенских бедствий некогда познанное в небесах потомками Адама.
Вторая столь же мудрая, но в значительно большей мере содержательная притча, рассказанная тем же всезнающим Флавием, повествует с волнующими подробностями о том, что похвальную озабоченность необходимостью постижения людьми небесных явлений проявил и сам виновник потопа — разгневанный и удрученный погрязшим в грехах человечеством господь бог. Он принял такое решение: пусть добродетельные патриархи, которые с прилежанием уже создавали в те времена «найденные ими науки» — геометрию и астрономию, продолжают «усовершенствовать» их. Загвоздка была, правда, лишь в одном — чтобы выполнить задуманное, патриархи должны прожить более 600 лет, поскольку лишь по прошествии этого периода, известного под названием «Великий год», светила, завершив круговорот, снова оказываются в небесах почти в том же положении относительно друг друга, в каком они находились в начале шестивекового цикла. Но чего не сделаешь ради того, чтобы патриархи осознали великую гармонию сконструированного творцом мироздания. Господь бог позволил (разумеется, в порядке исключения) прожить создателям геометрии и астрономии 600 лет.
Как поведал далее Иосиф Флавий, патриархи сполна оправдали доверие владыки Вселенной. Они успели-таки уяснить, в чем состоит особая значимость Великого года. Подтверждение тому — превосходный в простоте и точности календарь, который им будто бы удалось разработать: к 360 суткам, что составляли ранее продолжительность года, они добавили в конце последнего месяца пять дней и тем самым почти сравняли его с годовым солнечным оборотом. Для выравнивания оставшихся несоответствий патриархи предложили добавлять один день каждые четыре года и вычитать день каждые 150 лет. В результате им удалось настолько удачно согласовать календарный период в 600 лет с движением Солнца, что знаменательные итоги их астрономических изысканий тоже следовало бы, по мнению Флавия, воспроизвести на колоннах детей Сифа.
Такой вывод можно подтвердить авторитетным заключением: бывший в конце XVII — начале XVIII века директором Парижской астрономической обсерватории Жан Доминик Кассини, рассмотрев Великий год с точки зрения возможностей точного счисления времени, назвал его самым прекрасным из всех циклических календарных периодов, созданных в глубокой древности. Само по себе появление 600-летнего цикла в
