Только часть отражений принадлежала неподвижной статуе. Но остальные создавало некое существо, такое же огромное, как статуя. И, как у статуи, часть его тела была львиная.
Серафин сжал пальцы Мерле. Однажды он уже видел это чудовище. Когда магия египетского трупосборника извлекла его из руин кладбищенского острова Сан-Микеле.
Сын Матери — величайший из сфинксов, уродливый и жуткий, как искаженный образ всех, кто ему поклонялся, все это время находился в храме. А они приняли его издали за одно из бесчисленных отражений статуи на зеркальной стене.
Теперь они сообразили, что произошло.
— Вниз! — шепотом приказала Лалапея. — Он еще не заметил нас.
Все подчинились ее приказанию. У Мерле застыли все суставы. Грива Фермитракса встала дыбом, и он выпустил когти, готовясь к последнему великому сражению.
Может быть, самому короткому.
Если сфинксы казались существами изящными, чуть ли не совершенными, то Сын Матери производил впечатление гигантской уродливой карикатуры. Все в нем было сдвинутым, искаженным, угловатым. Его длина от мускулистой человеческой груди до львиного зада составляла несколько десятков метров. Множество угловатых гротескных пальцев, похожих на паучьи лапы, могли бы одним ударом размозжить Мерле и ее спутников. Желтые когти не втягивались, при каждом шаге они оставляли за собой ряды метровых ям на зеркальном полу храма. Четыре львиные ноги и две человеческие руки были слишком длинными и имели слишком много суставов, скрюченных и растянутых сухожилиями. Под шкурой и кожей эти сухожилия казались странно фальшивыми, как будто у Сына Матери их было намного больше, чем у любого другого сфинкса.
И потом — его лицо.
Слишком маленькие для его размеров глаза сверкали тем же блеском, что и Каменный Свет. Под ними располагались неестественно широко расставленные скулы; ноздри-пещеры; лоб, прорезанный морщинами и шрамами, напоминавшими заброшенные шахты; обветренные губы; зубы, похожие на забор из сталактитов и сталагмитов перед входом в зловонный грот, откуда вырывались красные облачка дыхания. Только волосы были шелковистыми и блестящими, густыми и длинными, и иссиня-черными, как вороново крыло.
Мерле знала, что у всех возникла одна и та же мысль. Безнадежно. Никто и ничто не устоит против такого страшилища. Тем более какая-то маленькая львица, неподвижно лежащая где-то там внизу на алтаре.
— Я почти забыла, как он опасен, — очень тихо сказала Королева.
— Ну, так и есть, — горько вздохнула Мерле. — Ничего другого я и не ждала.
— Ох, — поспешила возразить Королева. — Я могу его победить. Однажды это мне удалось.
— Когда это было!
— Ты права.
Похоже, Королева несколько растеряла свой оптимизм, который последние несколько часов так выставляла напоказ, когда речь заходила о поединке с Сыном Матери, Королева явно трусила. И Мерле где-то в глубине души ощутила страх. Но боялась не она, а Королева.
Что он задумал? — еле слышно прошептал Фермитракс.
Сын Матери метался перед причудливой статуей Секмет, то убыстряя шаг, то крадучись, как охотник, подбирающийся к добыче. Его взгляд был устремлен на крошечное тело у ног статуи, на окаменевший труп львицы. Казалось, она беспокоила его намного больше, чем потоки воды, грозившие затопить зеркальный храм.
— Он не знает, что делать, — еле слышно прошептала Лалапея. Она прижала забинтованные руки к самой балюстраде. Наверное, она испытывала боль, но не подавала виду. Поглядите, как он встревожен. Он знает, что должен решиться, но не отваживается сделать последний шаг.
— Какой последний шаг? — спросил Фермитракс.
— Уничтожить тело своей матери, — сказал Серафин. — Ведь для того он и явился сюда. Он хочет раз и навсегда истребить Секмет, чтобы с ним опять не случилось того, что было тогда.
— Да, — сказала Королева Флюирия, обращаясь к Мерле. — Нужно торопиться.
Мерле кивнула.
— Фермитракс, спусти меня вниз.
Обсидиановый лев нахмурил лохматые брови.
— Мимо него?
— Но ведь у нас нет выбора!
Королева Флюирия еще ни словом не обмолвилась о том, каким образом она думает выбраться из тела Мерле и вернуться в собственное. Но теперь, как внезапное озарение, Мерле в голову пришла мысль, что в этом и была последняя тайна Королевы, которую она скрывала всю дорогу.
«Ну, говори же, — подумала Мерле. — Теперь самое время».
Ей показалось, что Королева впервые не находила подходящих слов. Ожидание становилось невыносимым.
«Ну, давай же!»
— Если я покину тебя, Мерле… — Она не закончила фразы.
«Что тогда?»
— Если я покину твое тело, ты умрешь.
Мерле замолчала. Все мысли, все слова вдруг исчезли. Осталась только пустота.
Мерле, прошу тебя… Королева замолчала на этот раз надолго. — Будь у нас другая возможность, хоть какая-то…
Разум Мерле словно отключился. Ни одной мысли. Ни одного воспоминания. Никаких сожалений о том, чего не успела. Никаких не осуществленных желаний. Ничего.
— Прости, шепнула Королева.
«Я согласна», — беззвучно ответила Мерле.
— Что?
«Я согласна».
— И это все?
«А ты чего ожидала? Что я заору? Начну бесноваться? Защищаться?»
На какое-то мгновение наступила тишина.
— Я не знаю, чего я ожидала, — призналась Королева.
«Может, я это предчувствовала, знала наперед…» — предположила Мерле.
— Этого ты не знала.
«Может, все-таки знала».
— Я… Проклятье!
«Объясни мне, почему я не смогу жить без тебя?» — спросила Мерле.
— Дело не в этом. Не в перемене тела. Тут скорее…
«Что?»
— В общем, я могла бы покинуть твое тело, не причинив тебе вреда. Когда я переселяюсь из одного живого существа в другое, это не проблема. Но тело Секмет мертво, понимаешь? У него нет собственной жизни. И поэтому…
«Поэтому ты должна забрать с собой чью-то жизнь».
— Да. Примерно так.
«Ты собираешься оживить этот каменный труп с помощью моей силы».
— Другого выхода нет. Прости.
«И ты знала это всю дорогу. Да?»
Молчание.
«Знала?»
— Да.
Серафин снова сжал ее руку.
— О чем вы с ней спорите? — В его взгляде сквозила тревога.
— Ни о чем. — Мерле подумала, что ответ прозвучал как-то сухо и невыразительно. — Все в порядке.
В тот же момент Королева завладела ее голосом и, прежде чем Мерле успела опомниться, объявила во всеуслышание:
— Остальные имеют право об этом узнать. Пусть они решат.
— Что решат? — Серафин весь напрягся.
Лалапея придвинулась ближе.
— Ты о чем? — спросила она.
Мерле в отчаянии собиралась с духом, пытаясь заставить замолчать Королеву. Однажды в Аду ей это удалось, но на этот раз ничего не вышло. Ей оставалось лишь слушать, как Королева ее голосом рассказывает о том, что произойдет. Должно произойти.
— Нет, — прошептал Серафин. — Об этом не может быть и речи.
— Должен быть другой выход, — прорычал Фермитракс, и это прозвучало как угроза.
Лалапея обняла Мерле, хотела что-то сказать, уже открыла рот, как вдруг у нее за спиной раздался ясный девичий голос:
— Неужто вы это всерьез?
Мерле подняла глаза и не поверила им.
— Юнипа!
Оторвавшись от Лалапеи и Серафина, она что было мочи бросилась бежать по размокшему снегу к Юнипе. Крепко обняв подругу, она спросила:
— С тобой все в порядке? Что произошло?
На какое-то мгновение она забыла о словах Королевы Флюирии и о собственной судьбе. Она не выпускала Юнипу из объятий, глядела на нее, как на взявшееся невесть откуда
