камень – тот самый, которым я разбила окно. Тот самый камень, что, по сути, спас жизнь Никите Ожеровскому. Содрогаясь от тихих рыданий, я перевела взгляд на это окно. Я смотрела в него, в его непроницаемую подсвеченную туманную серость, за которой творился кровавый ужас, за которым в мучениях умирала семья Никиты. Младший из Ожеровских был уже возле калитки ворот. Я должна бросить камень сейчас, чтобы спасти его! Я видела, что я по-прежнему достаточно материальна в его воспоминании, чтобы вновь помешать этому, но... Но ведь тогда... Тогда умрёт другой... Что мне выбрать?! Почему я вообще должна выбирать?! Почему я?! Почему?!! Рука с зажатым камнем дрожала в руке, мои теплые слезы стекали по щекам. Я не могла... я не смела... теперь, зная цену сделки, я не могла... – Прости... – прошептала я, глотая слёзы и глядя в спину Никите. – Прости меня, пожалуйста... Пожалуйста, прости... С величайшим трудом, сделав над собой огромнейшее усилие, я разжала дрожащие, сдерживаемые судорогой пальцы и камень выпал из моих рук. Никита был уже возле дверей своего дома. Дрожа от тихих горьких рыданий, чувствуя, как горло болит от застрявшего там комка, как у меня сдавливается грудь и легкие, я, сквозь туман слёз, видела силуэт Никиты. Видела, как он подошел к дверям, как позвонил. Ему открыл убийца в Зелёной маске. Воспользовавшись шоком и растерянностью Никиты, он ударил его своим огромным мачете. Заливаясь бессильными слезами, я видела, как Никита, ковыляя и шатаясь, зажимая рану в животе, бросился в лес. Я знала, куда он побежит, где сорвётся в овраг и где ему суждено будет умереть, в одиночестве, с ужасом осознавая неотвратимость происходящего. Замерзая и истекая кровью, он умрёт понимая, что никто не придёт на помощь, никто ему не поможет... осознавая, что это его страшный конец... что на этом... всё... – Прости... – прорыдала я тихо. – Прости... пожалуйста... – Я же говорила, что со мной ему будет лучше, – прозвучал в голове знакомый мне голос Евы Ожеровской. – Простите меня... – взмолилась я. – Тебе не за что просить прощения, – печально проговорил голос матери братьев Ожеровских. – Я знаю, чего это стоило... Я знаю, что ты пыталась... Последнее слово воспоминаний матери Ожеровских растаяло в налетевшем шуме ветра. Воспоминание исчезло, сникло, осыпалось тихим, едва слышно, шуршащим снегом. Я стояла перед Геной, его, со слезами, заключила в объятия Анжелика. – Гена! Гена!!! – рыдая, кричала она. А он, в ответ, обнимал её и тихо, с хрипотцой, посмеивался. – Да всё хорошо, чего ты... – говорил он. Я стояла на коленях рядом с ними и видела, как брат и сестра с нескрываемым счастьем и взаимной родственной семейной любовью горячо обнимали друг другу. Анжелика рыдала, Гена усмехался. Я не смела на это смотреть. Я поднялась, у меня опять была слабость. Голова мякла от неприятной тяжести и головокружения. Вместе с морозом, в душу, в грудь, забиралось угнетающее и тоскливое чувство. Я плакала, глядя в ночь и опадающий снег. На плечо мне легла ладонь Амалии. Не в силах больше терпеть, я обернулась и уткнувшись лицом в её грудь, зарыдала. – Тише... – прошептала Амалия, успокаивающе гладя меня по волосам. – Ты молодец... Ты всё правильно сделала... – Почему?! Почему я должна делать выбор кому жить, а кому... уйти?!! – тихо, всхлипывая, прошептала. – Почему я... – Потому что у тебя есть силы, – шепнула мне Амалия. – Я не хочу... я не могу... – Ты справишься... – Я не хочу... Амалия помолчала, и вдруг, полным сочувствия голосом, проговорила: – Я знаю, синеглазая, я знаю... СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ Среда, 15 марта. Предрассветное утро... Он весь обратился в единое напряженное сосредоточие всех инстинктов, рефлексов и умений. Стас успокоил свое дыхание, усилием воли сдержал изматывающую нервозность. Лес и ночь вокруг затвердели, стали нерушимы и непроницаемы. Всё вокруг готовилось к рывку. К едино моментному броску. Только он, только это быстрое и стремительное движение хищника могло стать шансом на спасение. Стас прекрасно осознавал, что у него будет только одна попытка и, что шансов у него немного. Против него опытный боец спецназа ФСБ – обученный, закаленный и умелый. Против него человек, участвовавший в нескольких спецоперациях, боец, чья профессия во многом состоит из ликвидаций, штурмов или противодействия превосходящим силам противника. Стас отлично знал, что спецназ ЦСН ФСБ – едва ли не лучший в мире. Поспорить к этими волкодавами могут разве, что американские ‘S.E.A.L’ или израильский Шайерет Маткаль, да и то при удачных обстоятельствах. Корнилов гнал прочь любые мысли о поражении. Он подал сигнал Сене. Тот швырнул гранату вверх, вперёд, как можно дальше перед оврагом, в котором лежал подстреленный парень в очках. Мгновение, Сердце Стаса успело отстучать четыре быстрых удара. Брошенная Сеней граната перелетела овраг и с гулким мощным, как выстрел гаубицы, взрывом разорвалась в ночи. На глазах у Стаса в ночи развернулся, распустился полыхающий огненный ‘цветок’. Пламя озарило лес, на несколько оборванных мгновений стало светло, как днем. В эти несколько коротких долей секунд Каульбарс был слеп и бессилен. Послушное и тренированное тело Стаса, само рванулось вперёд. Корнилов действовал на рефлексах – на мысли не было времени. Он слетел вниз в овраг, пока ещё не стихло эхо взрыва, пробежал мимо перепуганного парня в очках и залег на удобном пригорке. Удар взрыва стих, растворившись и угаснув в чащи промерзлого леса. Стас выдохнул, указательный палец его руки плавно приблизился к спуску упертого в плечо автомата. Корнилов всматривался во мрак, вглядывался в сплетающуюся впереди темную густоту ночи. Он напряженно, стараясь не моргнуть, присматривался к растущим впереди деревьям. Корнилов помнил приблизительную скорость, с какой пули Ратибора впились в тела убитых оперов. Это позволило ему сделать выбор, что Каульбарс достаточно близко, чтобы его пули преодолевали расстояние с такой скоростью и позволяли своевременно реагировать на любое неосторожное движение. Удерживая в голове эти предполагаемые расчеты и нужный снайперу угол обзора, Стас примерно высчитал, где именно тот может находиться. Корнилов,
Вы читаете Неоновые росчерки (СИ)
