Связали нас, веревками скрутили. Волосы всклокочены, глаза загноились, страшные. Идем мы все в ряд, ничего не понимаем, не кормят нас, не поят, гонят все вперед; сколько дней прошли, уж и сказать не можно, отца с матерью убили на месте, потому что сопротивлялись, живыми не дались… Даже страшно теперь, когда вспомнишь. Только и есть у меня что сестричка Олюшка; я ее на руках все тащу и тащу. Привели всех нас в какой-то большой город на торг. Потом узнали, что был то город — Корчев (Керчь).
Выставили рядком на продажу… Мы только тихонько спрашиваем друг у друга: «Ты откуда?» — «Я из Киева. А ты?» — «Из Чернигова». Тот из Переяславля, из Вышгорода… со всех концов земли русской…
Половцы ведут пленных (рассказ Глебка).
Вот стоим мы на торгу. Подходит купец какой-нибудь, скупает живой товар, чтобы перепродать его в другие страны. Помню, — подошел ко мне, а я держал сестричку свою на руках. Такой пузатый, в длинном халате, подходит, пощупал руки, ноги, заглянул в рот, целы ли зубы, потом отпихнул ногой так, что сестренка выпала у меня из рук да тоненько так, жалостно закричит, а я отлетел в сторону и задергал веревкой, которой был связав с другими полоняниками; я упал, а подняться не могу. Так и не купил никто меня. Погнал нас с Олей половчин обратно в свое становище. Уж сколько дней шли, я и не помню, и Олю нес с собой. Хозяин все ждал, авось, кто-нибудь выкупит нас. Кроме побоев, ничего не помню. Я уж как страдал за сестренку свою — она ведь малютка была, плачет, тело вздрагивает, а половчин хохочет, ему в этом забава была; и маленькие половчата выбегали из палаток своих и тоже издевались над нами, кто как мог: то ударят палкой, то уколют иглой, а хозяин все ждет — не предложит ли кто-нибудь выкуп за нас. Стали в ту пору приезжать из Руси люди, разыскивали родичей, вносили за них выкуп и увозили обратно на Русь.
Во все время рассказа Глебки Жданко не отрывал от него глаз. Глебко продолжал, но говорить стал медленно, тихо, растягивая слова:
— А нас с сестренкой некому было выкупить, и я не ждал… даже о смерти не молил, потому что думал, как же без меня моя Оля останется у половчина одна…
И вот приехал в половецкое становище почтенный человек, он сына разыскивал. Не нашел сына, поглядел на меня и говорит: «Мой сын погиб. Возьму этого мальца вместо моего сына».
Я бросился ему в ноги и стал молить, чтоб он взял со мной вместе и мою сестренку.
Усмехнулся человек и говорит: «Ну, что ж, искал одного сына, а нашел сына и доченьку».
Этот человек был Миронег…
— Понимаешь, Жданко, что Миронег мне роднее теперь родного отца!
Ждан взволнованно спросил:
— А что же было потом?
— Мой половчин не рассчитывал и резану за меня получить, а Миронег отвалил ему 5 кун за двоих; ошалел от радости половчин, отрезал кусок конины и сказал мне: «Кушай, русс!», а потом Миронег привез меня и Олю в свой дом, и мы живем с тех пор, не знаем ни горя, ни забот. Вот боюсь только, чтобы Миронег не узнал, что пристрастился я списывать книги, что бегаю тайком к Офрему. Может быть, это ему покажется в обиду… Вот чего боюсь, вот отчего скрываюсь! Офрем совсем близко от нашего дома живет, а я хожу окольными путями, чтоб не встретить кого не надо.
— А Офрем Миронегу не скажет?
— Нет, я его очень просил не сказывать и много ему помогаю: и нити пряду для переплета книжного, и чернила, и краски, и пергамен раздобываю…
— А можно мне сейчас с тобой к Офрему пойти?
Глебко кивнул головой в знак согласия. А когда поднялись, чтобы идти далее, он передал Ждану часть своей ноши.
Дом Офрема удивил Ждана. Это была не землянка, а рубленая бревенчатая изба с концами бревен наружу. Она стояла не прямо на земле, а на больших камнях, и на крыльцо вела лесенка из трех ступенек.
Жданко внимательно разглядывал затейливую двускатную кровлю с коньком и птицей на верхушке, — таких домов он в Киеве еще не видал.
Дом новгородца Офрема.
Глебко сказал:
— Офрем родом из Новгорода, а новгородцы — знатные древоделы-плотники.
Когда Глебко постучал в дверь, на крыльцо выскочил малый примерно тех же лет, что и он со Жданом.
Пальцы у малого были испачканы чернилами, и даже на щеке чернело большое пятно.
— А вот и Мичько! — сказал Глеб.
Увидев новое лицо, Мичько насупил брови и спросил отрывисто: «Кто таков?» — и тут же сообщил, что хозяина нет дома.
Глебко сунул Мичьке медовую коврижку, которую он только что купил на торговище, и сказал:
— Иди погуляй! Я поработаю вместо тебя. Ждан мне поможет.
Мичько не стал спорить, откусил кусок пряника и весело выбежал со двора.
С уходом Мичька Глеб почувствовал себя хозяином в доме. Он взял со стола лист пергамена, на котором нарисованы были непонятные Жданку знаки, и приложил этот лист к телячьей коже, которую он только что принес с торговища, затем прочертил на ней острием шила четыре линии — верхнюю, нижнюю и две боковые — и попросил Ждана обрезать кожу по этим линиям.
Пока Ждан исполнял поручение Глеба, тот тщательно измерял поля, или, как он их называл, «берега», написанного листа.
Когда Ждан положил перед Глебом новый лист пергамена, Глеб прочертил на нем такие же «берега», какие были на первом листе, и стал чертить линии, над которыми будут впоследствии написаны чудесные знаки-буквы.
Ждан внимательно следил за всем, что делал Глеб, и рассматривал лист с готовыми письменами.
— Глебко! А почему на листе пропуски? Вот в начале строчки
