Он уже не в силах был поднять голову, открыть веки, чувствующие тепло солнечного света, проваливался куда-то рывками, вздрагивая, неожиданно пугаясь, пытаясь ещё что-то сделать, но всё глубже погружаясь в тёмные пучины, всё дальше уходя из реального мира. Боже мой... не надо спать... нельзя... Но мысли уже закружились вихрем- оборванные, странные, нелогичные. И уже замелькали во тьме случайные образы, хаотичные, со своим неуловимым смыслом. Но ему казалось, что он ещё не уснул, что по-прежнему контролирует ситуацию, что в любой момент может бодро вскочить, просто пока не хочется. Что может случиться?.. Немножко, совсем чуть-чуть, всё будет нормально.
И вдруг, в какую-то призрачную секунду, мысли стали на удивление стройными, чёткими, осознанными; к Олегу пришло неожиданное озарение. Ну я и дурак!- обругал он себя, до глубины души поражённый собственной недогадливостью. Это надо же было так затупить! Ему чудилось, что он отчётливо видит все предметы вокруг себя, что он даже подскочил, сел в кресле, ошарашенный и шокированный, но на самом деле глаза его по-прежнему были закрыты, и он всё так же лежал без движения. И тем не менее, мысли его были вполне здравыми. То, что ускользнуло от него там, у лотерейного киоска, сейчас ярко вспыхнуло в голове, буквально взорвало его изнутри. Телефон у меня сдох? И чёрт с ним! Здесь же, по-любому, полно стационарных! Почему бы им не работать, раз уж всё работает? И есть ещё компьютеры. Хоть через один-то выйду в сеть? Получится же? Мать вашу, должно получиться!
Его даже как-будто затрясло от предвкушения и от мощи своего открытия. Я не взаперти, я с миром, я с людьми!.. И снова поразился: как я мог это пропустить? Что с моей головой приключилось?
В мыслях он уже мчался в другой зал, шлёпая по полу босыми ногами, к телефонам и компьютерам, но в реальности только заулыбался, не открывая глаз и, может быть, впервые за всё это время по-настоящему расслабился. Теперь-то всё будет хорошо, выход уже найден.
Находясь в подобном состоянии, между сном и явью, с открытым беззащитным разумом, он со всей силой и искренностью уверовал в своё спасение, и теперь ничто не держало его на зыбкой поверхности, и даже вспышка осознания, зовущая к конкретным действиям, подарила ему умиротворение и покой, и он постепенно уплывал, не сопротивляясь течению. И ему уже виделось, что он вернулся на поезд, что он и не покидал его. И вот он едет в прохладном купе, таращась в окно на жаркие летние пейзажи, и незнакомые посёлки, разъезды, полустанки проносятся мимо него, как призраки, почти не отображаясь на сетчатке глаз и не откладываясь в памяти. Спокойный, вальяжно расслабленный, он едет домой.
Вот он уже в Самаре, под утро, когда ещё даже не начало светать. И здесь также жарко, как и повсюду в этом году и, несмотря на столь глухой час, на платформе знакомые бабульки, на сей раз торгующие шоколадными конфетами в подарочных коробках. Он прохаживается туда-сюда, просто отдыхая; остановка длинная, но до дома, по-сути, рукой подать. Днём он уже будет в Уфе. Потом он возвращается в купе и ложится досыпать (так никого и не подселили), а потом он уже в родных краях. Белая нынче совсем обмелела: говорят, жара этим летом совершенно аномальная.
Вот и приехал. Он покидает вокзал (новое здание), садится на маршрутку и едет не домой на съёмную квартиру в Черниковке, а на северный автовокзал, и непонятно, почему так, но во сне или в полудремотных грёзах вопросов не возникает. Где-то через часок душной поездки он добирается до места и ещё успевает на вечерний семичасовой автобус. Если есть билеты, но билеты, конечно, есть, хотя вездесущие таксисты у входа и пытаются убедить его в обратном, заодно предлагая различные варианты направлений, куда он мог бы отправиться за доступную цену. Но он чётко знает, куда ему нужно и всё-таки выбирает автобус, потому что таксист хочет найти дополнительных пассажиров, не желая везти его одного за меньшую сумму; потому что не хочется разговаривать в пути; потому что, если что, можно доехать и попросту автостопом совсем задёшево, но билеты ведь есть, и в данном случае ему проще на автобусе.
Ещё несколько часов он едет в спокойных размышлениях в маленький провинциальный Бирск на рейсовом «Икарусе»- «Уфа- Караидель». Вот знакомая, выложенная камнями надпись, сообщающая, сколько лет Бирску, и вот он уже стоит на площади перед скромной автостанцией. Здесь он не был уже больше года. Здесь живёт его мама. Вернее, жила... Боже, она ведь давно умерла, зачем же он здесь?! Ведь и похоронена она совсем в другом месте, в деревне, там же, где и бабушка, где и вся татарская семья мамы.
И тогда он снова оказывается в автобусе, едет дальше, и его путь уже начинает казаться ему бесконечным. Но всё же время проходит, и вот он уже идёт пыльной дорогой в полях с тёмными островами лесов, не отягощённый никакой ношей- багаж его ведь уехал без него, уехал в поезде?..
Вокруг него разнотравье, несмотря на засуху: васильки, клевер, лопухи у обочины, сухие и жёсткие мётлы курая; горько пахнет полынью, а там дальше, в болотистой впадине- камыши?..
Что-то ведь такое связано в его жизни с камышами, разве нет?.. А интересно, с каких это пор? Причём здесь вообще камыши? И куда он идёт? Кажется, на кладбище... Он смотрит на закатное солнце, и оно, прямо на его глазах, начинает словно бы меркнуть, и вместе с ним так же меркнут, растворяются в тёмном тумане все его мысли, хотя их-то особо и не было в замутнённой голове. Всё уносится прочь. Дальше нет сновидений, если вообще это можно было назвать сновидениями.
***
Уф, кажись задремал!- подумал Олег, резко просыпаясь. То ли вагон качнуло на стыках, то ли он просто так проснулся. Он с постаныванием сел, упёрся руками в колени, моргая спросонья с беспомощным и глупым выражением лица. Огляделся, непроизвольно щурясь. Знакомое купе, зеркальная дверь, в которой отражается он сам в одних шортах, взъерошенный и помятый, а ещё окно и убегающие пейзажи за ним: поля, холмы, леса, дороги и ясное безоблачное небо. Кажется, что в купе два окна. И два чёртовых Олега, сидящих за двумя далеко отстоящими друг от друга столиками. А больше никого.
-Ну и где мы?- спросил он вслух, глядя на соседнюю, драпированную красной гобеленовой тканью, но сейчас аккуратно застеленную постельным бельём полку. Его
