Услышав свои имена, дети разом пристально, не по возрасту настороженно посмотрели на аккуратно присаживающуюся за стол Ялику, пред которой тут же появилась заботливо поставленная старушкой кружка, до краев заполненная молоком.
— Бабушка Ведана говорила, что ты придешь, — серьезно заключил Святозар уже начавшим ломаться, но все еще остающимся по-детски высоким голосом, внимательно разглядывая ворожею.
— Ты знаешь, что с мамой? — печально спросила Лада. Сорвавшиеся с ее губ слова походили на нежный перезвон весенней капели. — Черный зверь маму забрал?
— Допили молочко-то? — строго прервала близнецов Ведана, ласково погладив по голове девочку. — Будет вам гостью расспросами пытать, да силу нечистую к ночи поминать. Лучше идите-ка, ребятишки, спать. Будет день светлый, будут и вопросы с ответами.
— Ну, бабушка, рано же еще… — в два голоса заканючили дети.
— Что вам велено было? — строго отозвалась Ведана. — Ступайте, я вам в горнице уже давно постелила.
Когда разочарованно бормочущие себе под нос ребятишки ушли, нахмурившаяся старушка тяжело опустилась на лавку напротив задумавшейся Ялики.
— Ох, соколики несчастные, — сокрушенно вздохнула Ведана. — Сиротками сделались. И что с ними теперь будет?
Мрачная ворожея оторвала взгляд от стоящей перед ней кружки и посмотрела на старую травницу.
— У меня дом хоть и большой, все поместятся, — горестно пояснила между тем Ведана, заметив сочувственный взгляда Ялики. — Да вот только совсем старая я сделалась, с двумя дитятками-то, поди, и не управлюсь… Ну, да ничего, сладим как-нибудь…
— Ведана, я же знать-то не знаю, что произошло, — оборвала старушку ворожея.
— И то правда, совсем я, старая, запамятовала, — согласилась та, досадливо всплеснув руками. — За тем тебя и позвала. Могута с тобой потолковать хотел, да умаялся с хворобой своей биться, спит, небось. Я-то думала, ты раньше проведать придешь…
Ялика требовательно молчала. Ведана настороженно покосилась на дверь горницы, в которой спали дети, и горестно вздохнув, принялась рассказывать, понизив голос почти до шепота.
— Пожар, пресветлая, случился у Огнеяры в имении. Да такой, что сельчане, туда ходившие, говорили, все дотла выгорело. Могута вот только и сумел, что детей вынести из огня, да сам еле ноги унес, а остальные все вместе с хозяйкой-то и погорели. Ох, не зря люди, видать, говорили, что Огнеяра колдовством черным промышляет. А я, старая, не верила. Я ж ее, Огнеяру-то, еще совсем малюткой помню, матери ее разродиться помогала. Ни тогда, ни сейчас не видела я на душе ее мрака да тьмы. А вот оно как оказалось. Быть такого не может, чтобы целое имение от искры одной так полыхало, что все в пепел выгорело.
— И не такое бывает, — осторожно заметила Ялика и спросила: — Дети о черном звере что-то говорили?
— Вот он-то и есть колдовство черное, — кивнула старушка. — Могута тоже, когда ко мне его принесли, о черном звере бредил. Я, как он в себя пришел, тихонько его и расспросила. Говорит, что в хоромы хозяйские, мужиков да девок дворовых раскидав, зверь огромный, что твой медведь, прошмыгнул, да такой черный, будто смоль. Опосля и полыхнуло, да до самых небес. Он внутрь кинулся — а там уже все в дыму да пламени, с трудом детей нашел, бока свои обжигая. Подхватил ребятишек, значит, да на улицу, а следом за ним крыша-то хором и сложилась. Глянул, а вокруг все постройки, все сараи да избы, уже до самого неба полыхают. Могута коня, что из конюшни горящей в страхе выскочил, за уздцы поймал, детей следом за собой посадил, да и в село наше поскакал, кровью от ожогов истекая.
— Так и было, — услышала за своей спиной Ялика тихий, но уверенный, бархатистый мужской голос.
Чуть ли не сметя со стола посуду, ворожея резко обернулась на звук и увидела Могуту, который, отрывисто дыша, прислонился к стене рядом с дверью, видимо, ведущей в дальнюю горницу. Он морщился от боли, прижимая здоровой левой рукой раненый бок, замотанный в белоснежную льняную ткань, на которой проступило большое ярко-красное пятно крови.
— Ох, соколик, встал-то зачем? — запричитала Ведана, вскакивая из-за стола, и поторопилась на помощь к раненому. И усадив его за стол, заботливо спросила: — Иван-чая хочешь, заварю?
Могута только покачал головой, даже не посмотрев в сторону суетящейся Веданы и, в очередной раз поморщившись, отрывисто произнес, вперив тяжелый взгляд в смутившуюся от такого пристального внимания ворожею:
— Права Ведана. Колдовство это было. Да только не Огнеярой наведенное. Нечего люд слушать, языки у них длинные, а голова им для того дана, чтобы было, куда ложку поднести. Толки о колдовстве хозяйки после того пошли, как муж ее, Тихомир, на охоте сгинул позапрошлой зимой. Вот и стали кумушки деревенские языками чесать, мол, Огнеяра мужа со свету колдовством черным сжила. Куда им знать-то, что я тело его изодранное в лесах нашел. Волки задрали. Зима суровая выдалась, вот зверье и осмелело.
Ялика отрешенно кивнула, прислушиваясь к тому, как ярится неожиданно поднявшийся на улице ветер. Разбушевавшаяся стихия словно пыталась проникнуть в ярко освещенную светлицу и, затушив гневным дыханием все лучины, отвоевать у света право безраздельно властвовать в возведенном самонадеянными людьми убежище, затопив его своим яростным воем и отдав обитателей на потеху ночной тьме. Ворожея зябко повела плечами, прогоняя морок.
— Если ты уверен, что колдовство не Огнеяра призывала, — немного рассеяно произнесла она, обеспокоено поглядывая в окно, — то кто, по-твоему, мог бы это сделать?
— А вот это мне не ведомо, пресветлая, — сокрушенно заметил Могута, пытаясь проследить за ее взглядом.
— Ялика, — чуть помедлив, отозвалась ведунья. — Меня Яликой при рождении нарекли.
— Хорошо, Ялика, — тут же подтвердил мужчина, чуть заметно скривившись от боли в обожженном боку, и мучительно, словно через силу вздохнув, продолжил: — Мы с Тихомиром друзьями были. Вместе в дружине княжьей служили, вместе кровь проливали, а когда он в родовое имение вернулся, меня с собой позвал, предложив в охранение к нему пойти, старшим над караулом сделав. Мне и возвращаться-то особо некуда было, родных давно схоронил, в родном селе и не ждет никто. Согласился я.
Могута на секунду замолчал, переводя дыхание. В этот момент его глаза затуманились поволокой боли, и он судорожно выпустил воздух сквозь плотно сжатые зубы. Ведана, тихонько охая и что-то неслышно бормоча, поставила перед ним кружку, наполненную исходящим горячим паром иван-чаем. Бросив неловкий взгляд в сторону внимательно слушавшей ворожеи и скорбно покачав головой, старушка ласково погладила сухой ладонью
