Упрямо продираясь сквозь противившийся каждому шагу сумрак, Ялика совсем потеряла счет времени. Как вдруг извивающаяся хмарь, так и не прекратившая попыток уговорить ворожею остаться, поредела, а потом и вовсе, рассыпавшись на отдельные, уже безвредные, белесые хлопья, отступила, выпустив ее из своего промозглого чрева.
Изумленная ворожея очутилась среди частокола искореженных черных деревьев, голые, лишенные какой-либо листвы ветви которых напоминали гротескные лапы неведомых чудовищ, готовых в любой момент схватить, оплести и задушить в своих объятиях любого, кто по неосторожности оказался рядом. Всесокрушающей лавиной налетели звуки. То тут, то там раздавались тихие поскрипывания, приглушенные вскрики и неясные стенания, переходящие в отчаянный, искаженный мукой и страданием плач. Над какофонией звуков безраздельно царствовал низкий вибрирующий гул, неуловимо напоминающий завывания злого зимнего ветра в печной трубе. Перекатывающийся из стороны в сторону басовитый рокот пробирал до самого естества, заставляя сжиматься и без того будто омертвевшее сердце ворожеи в ледяных объятиях панического ужаса.
Но хуже всего оказалось небо. Мертвый безграничный океан пустоты с редкими вкраплениями злых и колючих немигающих звезд, застывших искрами холодного огня на полотне невообразимой бесконечности. Отчужденное и безучастное небо одновременно было и бездонной глубиной, и низко нависающей громадой, приготовившейся раздавить своей безмерной плотью все, оказавшееся под ним.
Что есть мочи стиснув зубы и моля Богов дать ей сил, Ялика медленно пробиралась в глубину этого странного потустороннего леса, стараясь не прислушиваться к кошмарным звукам, раздававшимся по сторонам.
Под ногами что-то протяжно хрустнуло, и она остановилась, испуганно опустила взгляд. Среди покрывавшего землю толстого слоя серого праха, невесомыми струйками змеившегося между ее ног, Ялика разглядела ослепительно-белый птичий череп с длинным изогнутым клювом, усеянным частоколом кривых острых зубов. В пустых, давно мертвых глазницах вдруг промелькнул слабый огонек, заставивший ее в испуге отшатнуться назад. С каждой секундой пламя разгоралось все ярче и ярче, и в следующие мгновения оно уже окутало весь череп гудящей завесой, стремительно поглощающей извивающиеся языки мертвого пепла. Из беснующегося вихря огня и праха с оглушающим воем выпорхнул объятый неистово ревущим пламенем птичий скелет, на лету обрастающий плотью и угольно-черными перьями.
Проследив за направлением полета ужасающего порождения изнанки мира, Ялика заметила промелькнувший среди переплетения сучковатых ветвей и рядов изломанных стволов знакомый, мерцающий гнилушным светом силуэт. Это, без сомнений, была лойма. Те же развевающиеся лохмотья истлевшего савана, те же, будто качающиеся на волнах волосы. Вот только лицо фантома разительно отличалось от того, каким оно запомнилось ворожее. Сильно удлинившиеся челюсти походили на звериные и из-за огромных саблевидных клыков не могли как следует сомкнуться и удержать в кошмарной пасти покрытый тягучей слюной и гноящимися язвами свесившийся вниз язык, который подрагивал и извивался подобно разъяренной змее.
Не касаясь земли, лойма неторопливо летала кругами среди кривых стволов, бережно баюкая у груди кокон, состоящий из тугого переплетения светящихся нитей. Тех самых, что привели сюда Ялику.
Лойма заметила ее, обмершую от страха, и на миг остановилась, а потом, выронив свою драгоценную ношу, упавшую на землю с глухим стуком, медленно поплыла ближе, вытянув вперед сухие суставчатые руки.
— Не мертвое! Вкус-с-но! — надрывно захрипела она.
«И на что я рассчитывала?» — с ужасом подумала Ялика, испуганно пятясь назад от надвигающейся угрозы, пока не уперлась спиной в шершавый ствол дерева.
В мире живых силу всегда можно было взять взаймы у окружающей природы, щедро делившейся своим могуществом с любым, кто мог призывать ее на помощь. Здесь же, на изнанке мира, все давно и необратимо умерло. Ни одного проблеска жизни. Ничего того, что обычно позволяло ей творить ворожбу. И даже собственное тело не могло прийти на помощь. Сейчас она сама была призраком, душой, лишенной тела, которое осталось лежать на полу дома травницы, почти бездыханное и лишенное проблеска жизни.
«Если лойме удастся убить меня здесь, — пронеслась в ее голове лихорадочная мысль, — то и мое тело погибнет, став пустой мертвой оболочкой».
Лишь чудом ей удалось уклониться от стремительного удара острых когтей призрака, оставивших на стволе, к которому еще секунду назад она прижималась, длинные рваные борозды. А в следующее мгновение возникшая словно ниоткуда прямо перед изумленной Яликой лойма схватила ее за горло, легко приподняв над землей и занося когтистую руку для следующего, уже финального удара.
«Моя кровь», — отстраненно отметила уже смирившаяся с неминуемой смертью ворожея, разглядев на ткани савана призрака темно-бордовые разводы.
«Моя кровь! Живая»! — промелькнула радостная мысль, опалившая огнем робкой надежды на спасение.
Всем своим существом Ялика воззвала к этим кляксам на истлевшей ткани, пылающим ярким огнем перед ее мысленным взором, вкладывая в отчаянный зов свое безграничное желание жить, свою неуемную тягу к познанию, свои робкие надежды, свои самые сокровенные мечты, о которых она боялась признаться даже самой себе.
И кровь, пробуждаясь, откликнулась!
Время словно замерло, а на Ялику налетел вихрь чередующихся с безумной скоростью образов. Солнце — опаляющее, но и дарующее жизнь. Ветер — разрушающий дыханием горы, но и переносящий в своих дланях семена. Упорно пробивающийся сквозь толщу земли побег. Качающие изумрудными вершинами деревья и омывающая их корни вода. Первый крик новорожденного.
Картинки сменяли друг друга в полубезумном калейдоскопе, а в груди Ялики зародилось сперва робкое, но с каждым мгновением все сильнее разгорающееся пламя.
Лойма, на чудовищной морде которой, казалось, промелькнула тень удивления, резко, как будто опалив давно мертвую плоть, отдернула руку, освобождая Ялику, по чьему телу пробегали ослепительно-белые всполохи чистого, первородного огня, из которого зародилось все сущее.
Истлевшая ткань одеяния призрака тут же легко занялась. Лойма яростно взвыла и отшатнулась назад, беспорядочно замахав руками в отчаянной попытке сбить все ярче и ярче разгорающееся пламя. Секунду спустя перед Яликой, в изнеможении рухнувшей на колени, уже лежала лишь горстка слабо дымящегося пепла да обгоревшие обрывки ткани.
Мир, вдруг потеряв резкость, стал расплываться рваными потрепанными лоскутами, сквозь которые проступили мутные очертания реальности.
«Время почти на исходе» — догадалась Ялика и, бегло осмотревшись, со всех ног кинулась к брошенному Лоймой кокону. Повинуясь возникшему словно из ниоткуда наитию, она выхватила из кармана два яблока, в мире изнанки казавшиеся кроваво-красными. Преодолевая легкое сопротивление мерцающей поверхности, Ялика медленно погрузила их в обжигающее холодное нутро кокона, и по нему тут же побежали темные волнистые всполохи. Светящиеся нити, ведущие к нему, вздрогнули, завибрировали и в следующую секунду, ярко вспыхнув, осыпались неторопливо затухающим снопом искр.
Кокон запульсировал, разом увеличившись вдвое.
«Ту-у-дум, ту-у-дум», — билась мерцающая поверхность, то увеличиваясь и разгораясь до ослепительной белизны, то опадая, почти угаснув.
Неожиданно биение прервалось.
