Зловеще ухмыляющийся Охотник стремительно подскочил к бьющемуся в чудовищной агонии зверю, каким-то чудом извернулся, избежав удара могучих копыт, обеими руками схватился за потускневший рог Индрика и с невероятной силой потянул на себя. Отвратительный хруст разрываемой плоти, казалось, на секунду оглушил беспомощную ворожею, заставив содрогнуться всей своей бесплотной сущностью и на короткие мгновения разделить с поверженным Индриком его непостижимо мучительную боль.
Из черной раны на лбу Первозверя хлынул фонтан необычайно яркой в царившем вокруг мраке крови. Умирающий зверь замер на секунду, будто бы осознавая происшедшее с ним, и вдруг, страшно хрипя, забился в предсмертной агонии. Никогда еще Ялике не доводилось видеть и чувствовать ничего страшнее и отвратительнее. Казалось, ей пришлось разделить последние секунды жизни зверя, милосердно приняв на себя часть его боли, чтобы облегчить его боль и страдания. Торжествующий Охотник, покрытый кровавыми разводами, ликующе воздел к небу руки с зажатым в них рогом. Вслед за медленно угасающей жизнью Индрика, угасало и видение. Но перед тем, как сознание Ялики вновь погрузилось в благостную тьму, она увидела, как Охотник, вновь превратившийся в черное размазанное пятно, двумя стремительными ударами, не знающими ни пощады, ни преграды, оборвал существование своих товарищей, каким-то невероятным образом смяв и превратив их плоть в жалкие кровоточащие ошметки.
Давясь слезами боли и сожаления, Ялика, раз за разом переживая увиденное, безвольно растворилась в сострадательных объятиях молчаливого мрака, всецело завладевшего ее сознанием. И лишь вновь нахлынувшие образы смогли выдернуть девушку из равнодушной меланхолии, бессильной злости и разрывающего душу отчаяния. На этот раз она увидела волчицу, забившуюся от посторонних взглядов в укромное логово. Волчицу, готовую вот-вот разрешиться от тяжкого бремени, жалостливо скулящую и беспокойно мечущуюся в предродовых схватках. И вновь Ялика могла лишь наблюдать, не в силах ни помочь, ни хоть как-то облегчить боль страдающего животного. Тело волчицы била частая мелкая дрожь. Она отчаянно скулила, выгибаясь дугой, яростно билась головой о землю, вывалив покрытый кровавой слюной язык и отчаянно вращая обезумевшими от нестерпимой муки глазами. Ее невероятно раздувшийся живот вдруг запульсировал, будто бы какое-то неведомое чудовище старалось проложить себе путь сквозь плоть страдающего животного. На губах отчаянно хрипящей волчицы выступила пена. От невероятного напряжения лопнули глаза. А из ее кровоточащего, сведенного судорогой чрева с каким-то мерзким хрустом и чавканьем вывалился покрытый слизью и кровью младенец. Человеческий младенец, тут же принявшийся пожирать плоть убитой им матери. Не в силах справиться с отвращением, Ялика зажмурилась, а когда снова открыла глаза, то увидела Охотника, заботливо баюкающего на руках того самого младенца. Кошмарный ребенок, блаженно улыбаясь и гукая, сжимал в руках тускло сверкающий рог Индрика, словно какую-то чудовищную погремушку.
Видение рассыпалось искрящимся дождем сотен тысяч осколков, уступив место новому образу. Образу Великого Древа. Древа, удерживающего могучими корнями земную твердь и попирающего своей невероятной кроной бесконечный простор небесного океана. Древа, хранящего жизни всего сущего. Ялика, не успевшая прийти в себя после тошнотворного зрелища родов волчицы, вдруг с изумлением ощутила внутри себя какую-то странную настойчивую пульсацию, будто у нее было не одно, а два сердца, размеренно бьющихся в унисон. Она медленно опустила ошеломленный взгляд. Словно в каком-то кошмарном сне, девушка увидела сквозь сделавшуюся прозрачной плоть, что у нее прямо под сердцем бьется и трепещет крохотный язычок пламени. Он не обжигал и не причинял боли, а лишь ласково согревал ее своим нежным теплом. Великое Древо обеспокоенно зашумело кроной, заволновалось и вдруг вспыхнуло изнутри ослепительно ярким огнем, удивительно похожим на тот, что пульсировал в груди у потрясенной ворожеи. Ялика испуганно отшатнулась и тут же провалилась в пустоту, неожиданно разверзшуюся у нее под ногами.
И снова спасительная тьма в очередной раз пришла ей на помощь, ласково укутав потревоженный невероятными видениями разум в легчайшую пелену благостного забытья.
Первое, что Ялика увидела, открыв глаза, было взволнованное лицо Добрыни, тревожно склонившегося над ней на фоне глубоко ночного неба, усыпанного уже начавшими тускнеть звездами.
— Где я? — спросила она, поморщившись от того, что какой-то камень больно впился ей в спину.
— Жива, хвала Богам, — с заметным облегчением выдохнул богатырь.
Ялика села, беспокойно оглядываясь по сторонам. Неведомо как, но она оказалась на вершине того самого кургана, куда ее недавно привел коварный Охотник. Вот только ни его самого, ни его дружков, ни Никодима видно не было. Значит, все приключившееся с ней в подземном царстве — всего лишь иллюзорные видения, порожденные предательским ударом? Вот только, что здесь делает Добрыня?
— Неужели мне все привиделось? — рассеянно моргая, спросила она недоверчиво. — И Аспид, и смерть Никодима, и подземное царство, и гибель Индрика…
Встревоженно охнув, девушка вдруг вскочила, кинувшись было ко входу в полуразрушенный дольмен, но ничего не понимающий Добрыня успел схватить ее за руку.
— О чем ты говоришь? — переспросил он.
— Индрик мертв, — задыхаясь от ужаса нахлынувших воспоминаний, обреченно простонала Ялика.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела. Вужалки мне показали…
— Вужалки? Показали? — округлил глаза Добрыня. — Погоди-ка, мы были в тумане этом проклятущем, а потом, неведомо как, оказались уже здесь. Ты закричала вдруг и рухнула, словно подкошенная.
Кое-как совладав с пробирающим ее ознобом, ворожея тихо опустилась на землю рядом с замершим в изумлении богатырем.
— Где Митрофан? — рассеянно пошарив вокруг глазами, прошептала обескураженная Ялика.
— Внизу, у подножия кургана, пошел с болотником договариваться, чтобы тот нас снова через топи провел.
— И ты его отпустил? — вскричала ворожея. — Болотник же его заберет!
Вскочив на ноги, она, как ополоумевшая, кинулась бежать вниз по склону, не разбирая дороги и страстно желая во что бы то ни стало успеть оградить верного друга от безрассудного шага.
— Можно подумать, я бы смог его остановить, — недовольно буркнул Добрыня, бросаясь вдогонку за стремительно бегущей ворожеей.
Несколько раз она, неловко поскользнувшись, чуть было не кубарем скатывалась по склону, но неотступно следующий по пятам богатырь успевал буквально в последний момент подхватить ее на руки, возвращая утраченное равновесие.
Выбившиеся из сил и задыхающиеся от изматывающего спринта друзья достигли болота, лениво раскинувшего, куда хватало взгляда, свои
