— А я тебе отвечу. Да ты только сперва подругу то свою расколдуй. Негоже знать ей что-то, пока под чарами Ивановыми мается. Таких дел дурында натворить может.
Я тут же обиделась на дурынду, а Максим совсем наоборот с Никитой согласился.
— Друг от друга уже идиотизмом заразились, — огрызнулась на них я, на всякий случай двигаясь от Хранителя подальше, — сколько раз вам говорить! Истинно я Ивана люблю! По-настоящему.
— Так вот мы и проверим, — просипел Кожемяка, — что же ты девка, коли так в любви своей уверена, так и докажи.
Хранитель хмыкнул, а я протянула руку и больно ущипнула вредину за локоть.
— Что смеешься?
— Смешная ты, вот и смеюсь, — болезненно зашипев, отозвался тот, — а, правда, Руслана? Чтобы тебе не доказать мне, что так ты сильно Ивана любишь?
— А с чего это мне что-то тебе доказывать?
— Чтобы я от тебя отстал.
Я задумалась.
— И правда отстанешь?
— Честное слово.
— И Ивану ничего не расскажешь?
— Что я самоубийца что ли?
Звучало убедительно. И вообще, подумаешь, поцелуй. Что мне пятнадцать лет что ли? Если после этого Хранитель и правда перестанет доставать меня с этими своими дурацкими идеями про приворотное зелье, то почему бы не попробовать?
— Только учти, — гневно предупредила я, — начнешь руки распускать — оторву!
В тусклом свете, я увидела, как Макс поднял ладони кверху. А еще, показалось, что парень улыбнулся, хотя это, наверное, было самовнушение или глюки на фоне нервного стресса.
— Ладно, — наконец, выдохнула я и печально заключила, — целуй.
Хранитель долго думать не стал. Подвинулся, одной рукой за плечо меня придержал и, пока я возмущаться не начала, впился в губы. Поцелуй получился, как бы сказать… агрессивным. Максим с таким напором впился мне в губы, что я поначалу просто опешила, а потом… Рухнула в голове пелена. Туман будто бы на тысячу осколков разбился, и в разум, словно через разрушенную плотину, потоком ворвались мысли и воспоминания.
Я оттолкнула от себя Хранителя и в ужасе вскочила на ноги, забывая про страх. Перед глазами будто взорвался яркий фейерверк, и до того закружилась голова, что я покачнулась, едва успевая рукой опереться о стену.
— Ты как? — Максим, который, как оказалось, тоже вскочил на ноги, придержал меня за плечи, не позволяя упасть. — Руслана? Ты в порядке?
Да какой в порядке? Господи, и как со стыда то не умереть? Вот же глупая, глупая моя голова!
Я с размаху плюхнулась на настил и уткнула лицо в ладони. Плечи затряслись, а горло сдавили всхлипы.
— Ну и что это значит? — поинтересовался неловко переминающийся с ноги на ноги Максим у нашего собрата по беде.
— В себя приходит, — со знанием дела отозвался Кожемяка, — ежели баба ревет, значит, раскаивается. Вот сам выводы и делай.
Хранитель тихонько присел рядом и положил руку на мои вздрагивающие плечи. А я не выдержала, развернулась и сама бросилась ему на шею.
— Прости! — ревела ему в ухо, стискивая в объятьях, — Максим, прости! Я правда не специально!
Сосед опешил от напора, но обнял меня в ответ.
— Пришла в себя, наконец? — с облегченным вздохом поинтересовался он.
— Пришла-а-а-а, — ревела я. Парня хотелось стиснуть в объятьях так сильно, как это было возможно.
— Слава Богу, — фыркнул Хранитель мне на ухо, и ласково поцеловал в макушку, — Честное слово, не хотел бы я тебя себе во враги. Выглядишь ужасающе.
— Прости, — всхлипывала я, — Максим, прости меня. Я столько дел наворотила.
Сосед согласно хмыкнул и осторожно отстранился, чтобы внимательно на меня посмотреть. Не знаю, что он там смог разглядеть в темноте, но увиденным остался доволен. А я не выдержала и снова прижалась к нему, смыкая руки на торсе и утыкаясь носом в грудь. Хранитель бережно гладил меня по волосам, а сам повернулся в сторону решетки.
— В порядке она, — оповестил Никиту, — рассказывай теперь, что знаешь.
— Да не то, чтобы шибко много, — отозвался сипло Кожемяка, — знаю только, что Иван Книгу Сказок отыскать намерен. Хочет Хранителей всех собрать, да Знание Великое себе заиметь.
— А ты ему зачем? — не понял Максим, — ты же не Хранитель.
— Дык оно и понятно, — зафырчал собеседник, — да только читал ли ты, Хранитель, как Жар-Птицу то побороть?
— Я вообще думал, что это просто легенда, — себе под нос пробубнил Максим так тихо, что услышали только мы вдвоем.
Я задумчиво всхлипнула носом.
— Чегось? — не понял Кожемяка.
— Не знаю, — отозвался, наконец, сосед. — А ты знаешь?
— Стало быть, знаю, коли говорю, — вздохнул узник, — и Иван знает, вот и похитил меня.
Максим начинал злиться. Я отчетливо почувствовала, что туманные фразы узника выводят парня из себя, и осторожно погладила его ладонью по спине в успокаивающем жесте.
— Говори уже, чего темнишь?
Собеседник гнева Макса не испугался, но на вопрос все же ответил.
— По легендам, — начал вещать он сиплым старческим голосом, — Жар-Птица лишь тогда Хранителям к книге подступиться позволяет, когда жертву ей принесли. Стало быть, жертвы две быть должно: тот, кто меньше всего о Лесе нашем сказочном знает, и тот, кто больше.
Мы с Максимом задумались, а Кожемяка продолжал.
— Уж не знаю, слыхал ли ты, но Никита Кожемяка самый старый в нашем Лесу на сей день.
Я удивленно выдохнула, а сосед поинтересовался:
— И сколько же лет те… вам?
— Да уж сто пятьдесят годков стукнуло, — засмеялся Никита.
Хранитель присвистнул, а я подавилась воздухом. Ну ничего же себе! Да даже если так, что ж Иван то дедулю в темнице целых три года держал?! Да тут условия такие, что не то, что такой дряхлый старик, даже пышущий жизнью Илья Муромец кони двинет!
Кожемяка будто бы мысли мои прочитал и сказал:
— Иван меня тут держит, потому что сбежать я не в силах. Поит живой водой, да яблоками молодильными кормит. Молодость, они, конечно, не дарят, но все ж я живее всех живых, как видите. А вода та умом тронуться не позволяет. Уж сколько помню себя, а такого разума кристального, как за эти три года, ни в жизни у меня не было.
Я вспомнила, какое впечатление произвела на меня живая вода при первой встрече с Василисой и Кощеем в их замке, и мысленно согласилась. Тут
