- ... нашего Агентства - с ужасом услыхал я собственный лающий голос: - На этой замечательной поляне, среди цветущего этого болота...
Последние мои слова были покрыты рёвом толпы и бурными аплодисментами. Толпа начала выражать свой восторг с первых слов моей невольной импровизации, к концу же которой, этот восторг перешёл всяческие границы. Оркестранты духового оркестра, стоящие под самым танком, каждый сам по себе, надрывались, извлекая из своих изрядно помятых и грязных жестяных инструментов самые громкие звуки, и, казалось, глаза их, от чрезмерного усердия, повылазят из орбит, впрочем, и все остальные не отставали в изъявлении своего восторга.
- Мерзавец... Каков мерзавец...- любовно ворковал, промокая увлажнившиеся от умиления глаза, огромным грязным кулаком, Породистый: - Каково по нервам садит.. Аж слезу прошиб... Чувствует породу... Уважает...
Он обстоятельно и шумно высморкался, прочистив нос с помощью пальца прямо в толпу под танком, одёрнул надетое на нём толи пальто, толи халат, сквозь прорехи, на котором просвечивалось его голое тело в потёках грязи. Потом поднял руку, толпа мгновенно стихла.
- А дай-ка я тебя расцелую за это! - сказал он и звучно засосал мою щеку, изрядно обслюнявив, розовым подвижным своим пятачком. Что при этом происходило с толпой, словами не передать - ураган, тайфун чувств! Когда же восторг пошёл на убыль, он вновь поднял руку, призвав к вниманию, и голосом решительно-жёстким закончил:
- И не волнуйся, порода! Я заверяю вас, - границы наши надёжно закрыты и, клянусь вам, ни какой враг, - он обвёл в раз притихшую толпу угрожающим взглядом: - Ни какой предатель не дерзнёт нарушить её!
Толпа вновь забилась в истерике аплодисментов. "Ох, и ладони у них" - только и подивился я, но его слова о нерушимости границ меня насторожили, вспомнил я двух драчунов с пулемётами.
Потом нам почтительно помогли спуститься с танка вниз. И Породистый, зажав по дружески мою голову у себя подмышкой, энергично потащил меня куда-то.
- Ну, Жека, ты молодец, что пришёл,- говорил он, демонстрируя бодрость и мужество в экспрессивных приветствиях свободной рукой, встречным толпам чертей, которые враз дурели, заходясь в восторженных воплях, завидев его.
- Конечно, мы в курсе всех твоих бед и приложим все усилия...- продолжал он решительно, перестав обращать внимание на толпу: - А Мюнец - гад и предатель! Мы будем судить его и казним! - остановившись внезапно, он заскрипел зубами, замахал кулаком. Я же чувствовал себя у него подмышкой, в высшей степени не удобно, и пока ещё робко крутил головой, пытаясь таким образом освободиться из его дружеских объятий, но как только мне уже почти удавалось достичь свободы, он тут же перехватывал мою голову удобнее, беспрерывно при этом, разглагольствуя, совершенно не обращая внимания на мои попытки вырваться на свободу.
- Мюнец позорит славные ряды породы и всей нечисти болотной! И ответит за это! Перед лицом всех! И нечисть осудит его! Осудит единогласно!- с восторгом размахивая рукой, продолжал он: - Я глубоко верю в её врождённую порядочность! - голос его наполнился восторгом и пафосом: - Эх! Если бы ты знал всё, какие они...! Эх!
Мне только оставалось представлять какие идиотски величественные позы он при этом принимал. То, останавливался, тогда я, падая, буквально зависал на собственной голове, то, ускоряя шаг, дёргал немилосердно меня за голову.
- Какова породища..! Эх! Если бы не враги, если бы не необходимость..!
Подмышкой у него было чертовски жарко и душно, неприятно воняло потом. И я уже, ни на что, не обращая внимания, упёршись ему обоими руками в спину, со всей силы начал выкручивать голову у него из-под руки, но одним энергичным рывком пресёк он мои попытки освободиться и так прижал мою голову локтем, что череп мой буквально затрещал. И всё это у него получалось без отвлечения от высокопарных разглагольствований, как будто и не чувствовал он моей отчаянной борьбы.
- Да, есть у нас ещё отдельные недостатки, но мужественно преодолеваем мы их...- тут он спохватился, видно почувствовав, что от его рывка я почти потерял сознание, и отпустил меня.
- Ты прости, Жека, всё заботы, думы...- поддерживая меня под локоть, он на мгновенье поник устало головой, но тут же вновь резко её вскинул: - Даже при встрече с долгожданным другом, не могу забыть о сокровенном... О будущности...
Толпа чертей вокруг нас тоненько повизгивала, не спуская с него угодливых глаз, не смея выразить свой восторг, без его команды, громче.
Оглянувшись, я заметил, что идём мы уже сквозь выстроенную неровными рядами боевую технику: шеренги тяжёлых танков, теряясь вдали, чередовались с шеренгами приземистых пятнистых тягачей с пушками на прицепе, грузовики с различной амуницией следовали за бронетранспортёрами, амфибии и разнообразные самолёты тянулись бесконечными рядами, теряясь за горизонтом. Глаз не успевал рассмотреть всего разнообразия техники, различия между нею, а количество её превышало всякое воображение, и, чем дальше мы шли, тем меньше интервалы становились между рядами, и всё уже промежутки, через которые уже приходилось протискиваться по одному. И вот ряды совершенно сомкнулись, танки и тягачи, самолёты и броневики всё это уже взгромоздилось друг на друга, и идти пришлось, пользуясь узкими проходами среди завалов техники, пролазить под угрожающе нависшим танком, подныривать под искореженным крылом многомоторного бомбардировщика.
А вскоре подошли мы к сплошному валу, состоящему из наваленной в несколько десятков слоёв боевой техники. Поражающее воображение сооружение это топорщилось стволами пушек, автомобильными раздавленными кузовами... Чего только не лежало, раздавленное, вмятое одно в другое... Свисали ленты разорванных гусениц, клочья колючей проволоки...
Массируя затёкшую шею, я рассматривал нелепо-грозное это сооружение, двух одетых в невообразимо грязное рваньё часовых, застывших в карауле у завешенного лентами танковых гусениц входа в эту пародию на пирамиду, наваленную из оружия.
Породистый, поигрывая мускулами на волосатой руке, отклонил одну из свисающих танковых гусениц, закрывающих вход, пропуская меня в сумрачное гулкое помещение, в
