(Настоящими кошмарами и с самыми близкими-то делятся редко, что уж говорить о — при всей близости — очень и очень далёких.).
Однако не доводилось ещё выпрыгивать в реальность от ощущения отсутствия в… Неделимый помилуй, полчетвёртого ночи, это ведь даже не «обычная» рань, к которой — к началу слова — так и тянуло приладить букву «с»; не ушёл же он, право слово, не исчез, не испарился перемещением, ведь куда идти и зачем в такое-то время — да и одежда на месте, а значит…
Этельберт действительно не ушёл. Обнаружился на балконе с пепельницей и сигаретой, и Иветта, моргнув, удивлённо выпалила:
— Ты же вроде бросил.
В Самую длинную ночь он, не сказав прямо, дал понять, и к тому же целуя человека, как-то сразу и точно выясняешь, курильщик он в настоящем или нет…
Этельберт выдохнул дым к звёздам и, усмехнувшись, ответил:
— Бросил. Снова начал и затем снова бросил. И опять начал и бросил и больше не начинал, что, признаться, удивляет. Сейчас я, как и ты, курю крайне редко — только если выпадет настроение.
И вот оно, получается, выпало. Не мрачное и не печальное — скорее задумчивое, и не определить на глаз, насколько тягостно, но явно не как после дурнейших из снов; так что же заставило его подхватиться?..
— Здесь очень красиво, не правда ли? Каденвер действительно является воплощением лучшего, что есть в магических науках.
И Иветта, опешив, тихо и сдавленно спросила:
— Разве?
Потому что Каденвер, разумеется, был красив: разнообразен, но не аляпист, торжественен, но не надменен, осторожен в демонстрации мощи и филигранно изящен — в своём величии; в высоком северном небе, расстилающемся, куда ни посмотри — она восхищалась им, островом-городом-Университетом, и увидев впервые, и теперь, и каждый день между, однако после путешествий по малой, ничтожной части Вековечного Монолита казалось… странным услышать эхо подобного чувства от того, кто в вотчине Архонтов живёт.
От того, кто приближен к держащим саму суть магии и окружён их гораздо более впечатляющими чудесами.
Лицо Этельберта выражало вполне понятное недоумение — шагнув вперёд, она поспешила пояснить:
— Каденвер красив. Конечно, я согласна. Но разве он выдерживает сравнение с твоим домом? С Вековечным Монолитом?
Откинув голову и коротко хохотнув, он с улыбкой ответил:
— Хорошо, что его сильнейшество тебя не слышит — все Архонты терпеть не могут, когда в разговорах о магии за эталон берут их. Они ведь не воплощают намерения, воздействуют на реальность совершенно иначе — как однажды сказал его сильнейшество, «магия в человеческом понимании — это дело человеческое и для людей, нас сюда приплетать, пожалуйста, не надо». Ты же не сравниваешь Каденвер с… например, морем? Или, скажем, математикой? В подобных сравнениях банально нет смысла — я это понял и уже давно отучился сравнивать созданное людьми с созданным их сильнейшествами.
Э-э-э-э… Нет, она, конечно же, не сравнивала Каденвер ни с морем, ни тем более с математикой, с ними, пожалуй, даже художественную метафору не сложить, но…
Секундочку. Если магия в человеческом понимании — дело человеческое и для людей… и Этельберт давно отучился сравнивать созданное людьми с созданным Архонтами… то…
— Получается, Архонты — не люди? — взмахнув рукой, она осторожно добавила: — Магистр Росс пытался спросить, но… ему толком не ответили.
А точнее, не ответили содержательно, пожелав быть чётче в формулировках и постскриптумом — счастья, что казалось насмешливым, беззастенчивым, ничем не прикрытым из-де-ва-тель-ством.
(И, помнится, Кестамори писал, что, хоть любопытство по долгу службы и одобряет, удовлетворять не намерен ничьё — а значит, зря она спросила, напрасно затеяла весь разговор; более того, не стоило, ох не стоило указывать на крайне опрометчивую двукратную обмолвку…).
Однако Этельберт снова хохотнул, затянулся и весело — с неожиданной лёгкостью — сказал:
— Да, знаменитое письмо Адриану Россу — его сильнейшество Кестамори был в своём репертуаре. Если в задаваемом вопросе обнаруживается, как он выражается, «ошибка в мышлении», он на неё указывает и на вопрос не отвечает — и его указания по-своему ценны и интересны, но могут вызвать… определённое раздражение, если нужен именно ответ.
Покачав головой, словно бы — да наверняка — вспомнив парочку подобных случаев, он продолжил:
— Стоит отметить, что в случае магистра Росса его сильнейшество, как обычно, был по-своему очень прав. Он мог просто ответить, что Архонты не считают себя людьми, но это вызвало бы вопрос почему, не так ли? Почему не считают, что, по их мнению, кардинально отличает их от нас — без договора об определениях и этот его ответ так же по сути не был бы ответом. И скорее всего был бы интерпретирован неверно: их сильнейшествам приписали бы высокомерие, которое им в действительности не свойственно, их политику невмешательства сочли бы следствием равнодушия и отчуждения — готов поспорить, что неверных выводов люди сделали бы множество. И не готов спорить — с его сильнейшеством Кестамори: если предметом поиска является истина, вопрос следует формулировать очень и очень тщательно.
Ну, положим, политика невмешательства Архонтов была достаточно избирательной, но зачем трогать тему старую, избитую и пройденную вдоль и поперёк десять тысяч раз.
Положим, можно было поставить под сомнение интерпретации Этельберта — его уверенность в том, что их сильнейшествам не свойственны высокомерие, равнодушие и отчуждение.
Положим, если человек искренне ищет истину, то, учитывая благородство побуждения, правильнее будет ему помочь, а не цепляться к не самым выверенным, «шероховатым» словам, разве не так?
«Положить» при желании получилось бы многое, однако он говорил — на удивление свободно и открыто рассуждал вслух о спрятанном от подавляющего большинства, и раз уж почему-то представился случай…
— А что по мнению Архонтов кардинально отличает их от людей?
Этельберт помолчал; не настороженно или угрожающе, а просто задумчиво — а затем развёл руками и с улыбкой ответил:
— Извини. Если бы я знал, то, пожалуй, не сказал бы и под Куполом Безмолвия, но это гипотетическое замечание: я не знаю, Иветта. Точно знаю, что не могущество — как неоднократно говорил его сильнейшество, «сколько человеку силы ни пихай, он останется человеком». И не возможность менять тело по своему усмотрению, в этом они тоже не видят ничего выдающегося. Разгадка кроется в мышлении — большего я сказать не могу. Некоторые знают — Приближённые, которых их сильнейшества по ведомым лишь им
