Разумеется, этой свободы — как и свободы вообще — были лишены преступники, но ведь жители Каденвера вроде бы, по словам Отмороженного Хэйса, виновными ни в чём не считались, так с какой радости их заперли — по всем направлениям? Что, заветы заветами, но если очень хочется, то волей Создателей — в отличие от Воли Архонтов — можно и поступиться? Как говорится, Архонт дал — Архонт взял; и скажите спасибо, что не покалечил и не убил?).
(Нет, не «с какой радости» — «с какой печали», ха-ха-ха… Ха.).
(Дориан бы ею гордился.).
Иветта ходила на пары, не веря, что делает это: не понимая, как кого-либо могла волновать чья-либо учёба, зачем нужно было устраивать подобный фарс и почему всех остальных, по-видимому, ничто не смущало. Спокойно вели семинары и читали лекции магистры — послушно посещали занятия и сдавали домашнюю работу студенты, и ощущалось происходящее — отлично поставленной, но отвратительно написанной пьесой; выдумкой Создателя с искорёженным болью и болезнью разумом; танцами марионеток, самоуспокоениями приговорённых, судорогами умирающих…
Каждый день, каждый час, чуть ли не каждую минуту Иветте хотелось встать и заорать: «Да вы — мы! — что, с ума посходили? Что же мы делаем?!» — завопить так, чтобы порвались связки в её горле и полопались стёкла — во всём Университете; чтобы не укрыться было — от её слов, чтобы их услышали — все до единого.
Она не делала этого. Разумеется, она этого не делала. Куда уж ей.
Она только превратила в привычку свой идиотский и бессмысленный «одёжный протест»: выбираемые ею цвета с каждым утром становились всё ярче и сочетались — всё хуже, и брали с них пример переливающиеся камни и перемещающиеся «спайки» украшений, которые не получилось — или не захотелось — кому-либо подарить. Приближённые, на самом-то деле, не обращали на её Пёстрые Заявления никакого внимания — однако они поднимали настроение её друзьям и ей самой, и потому Иветта не собиралась останавливаться.
Она перебирала свои поделки, перетряхивала шкафы, перечитывала «Слушая старые стены» и «Восемь пар противоположностей»; ходила на пары — как и все; выполняла домашние задания — как и все; и понижала голос при виде Приближённых, и старалась оставаться дома, и цеплялась за мелкие ритуалы, и временами пила — как и все; а Каденвер продолжал жить. На нём, во всех смыслах подвешенном, по милости и при содействии представителей Оплота, которым для перемещений не требовались порталы, продавали магазины, кормили таверны, пробуждали кофейни и учил — Университет.
(Университет, который по какой-то удивительной, необъяснимой причине не беспокоил Иветту. Она помнила зловещее напутствие Хэйса и знала об опасностях, подстерегающих неумелых недоучек при слиянии с рукотворными источниками: и «Слушая старые стены», и «Метаморфозы восприятия», и «Расширение границ разума» предупреждали о головных болях, тошноте, носовом кровотечении, галлюцинациях, утрате адекватного взгляда на реальность и даже, в исключительных случаях, личности; но ведь… всего этого не было! Шёпот Университета Иветту в худшем случае немного раздражал, а обычно — лишь несколько ей досаждал: на территории сердца Каденвера поток чужих намерений в её голове струился непрерывно, однако за рамки периферии сознания выходил, лишь когда её собственные эмоции вырывались — за рамки здравого смысла. И даже тогда вывернуть его, выхолостить и выдворить обратно не составляло особого труда.).
Университет Каденвера — почему-то и пока что — снисходительно щадил Иветту, а сам Каденвер продолжал жить так, словно ничего не случилось…
И это убивало.
***
Она не спала. Опять, снова, в очередной раз и в очередную ночь — последнее время она в принципе спала мало и плохо, какими-то жалкими, скудными, беспокойными урывками.
(Интересно, с чего бы вдруг.).
В конце концов Иветте смертельно надоело ворочаться, выравнивать дыхание и считать воображаемых прыгающих кошек; и она решила сделать то, что делала при бывших редкими приступах бессонницы раньше — до ночи тройного «П».
Она оделась — на всякий случай, как обычно: ярко и выразительно — и направилась к Университету.
(Если все словно сговорились поддерживать иллюзию нормальности, то чем же она хуже, не правда ли?).
Идти Иветте было откровенно лень, и потому она направилась к порталу — благо, в пределах Каденвера они работали, и принцип их функционирования оставался неизменным. Впрочем, наверное, даже сами Архонты как-либо изменить выведенный и заложенный ещё Создателями принцип не смогли бы и, что важнее, не захотели. Зачем чинить то, что не сломано и покорно — как есть?
(Иветте было… то ли три, то ли четыре года, когда она впервые наткнулась на «книжку с красивыми арочками». Наткнулась и утонула с головой, ведь вся книжка состояла из чудесных картинок — написанные мелким почерком и не несущие никакого смысла буквы понуро теснились в самых низах страниц, а бóльшую, абсолютно подавляющую их часть занимали изображения разнообразнейших арок. Точнее, «проходы» почему-то заполнял светлый серо-голубой дым, который не менялся ничуть, зато своды — какими красочными, дивными, отличными друг от друга, но одинаково прекрасными были своды! Цилиндрические, сомкнутые, парусные, крестовые, симметричные и асимметричные, с выступающими украшениями любых форм и цветов — хотя, конечно, тогда Иветта подобными понятиями не пользовалась; она просто самозабвенно разглядывала интересные картинки, которые казались одновременно и схожими, и нет.
Тихо хихикающую маму она заметила далеко не сразу, а заметив, поспешила поделиться с ней — своей радостью:
— Алочки! Класивые алочки!
Тихое хихиканье перешло в открытый смех, и ответила мама — с весельем и ноткой задумчивости:
— Ты совершенно права, Иветта… Эти арочки и впрямь — очень красивые. И их в мире столько, что сосчитать под силу, наверное — только твоему папе.
Да, папа отлично считал, и да, арочек в мире было очень много, как было очень много и книжек с ними в доме: аж целый стеллаж, забитый от пола до потолка — причём книжками тоненькими, а не любимыми мамой и папой «спра-воч-ни-ка-ми», об которые можно было и локоть ушибить.
Маленькой Иветте было, чем полюбоваться. А ещё одна такая же арочка стояла — прямо у дома, смотри — не хочу; вот только проходить через неё родители запрещали категорически.
Годами Иветта вступала в серо-голубой дым, обязательно держа за руку маму, папу или одного из учителей и, по их просьбе, зацикливая в голове цепочки чисел или строчки стихотворений и песенок — лишь позже она узнала, что делала это, чтобы не создавать помехи.
Лишь в двенадцать лет она воспользовалась порталом — сама. В кармане её штанов лежало изображение отправной точки, той самой стоящей у дома
