Не приносило облегчения — принятие их правоты.
Проклятье.
Сам он для своего случая посоветовал бы саббатикал; и он пытался уйти в саббатикал, но чуть с ума не сошёл от чувства неприкаянности и собственной бесполезности — и вернулся в Оплот, вот только не получалось больше вменяемо помогать хоть кому-либо.
Ни там, ни здесь; но теперь у него хотя бы было значительно меньше времени для воспоминаний и мерзких внутренних истерик.
— Несчастная пуганая-то? А чем она тебя заинтересовала?
— Своими… философскими взглядами.
Точнее, тем отблеском, который удалось вытащить наружу — многообещающим, интригующим, привлекательным отблеском.
Осмысленным и осознанным выбором Телизийского течения — и позицией, которую сам Этельберт, пожалуй, целиком не разделял, но которую было трудно не ценить.
— Хм, — приподняв брови, задумчиво бросил его сильнейшество. — И ты, значит, учитывая обстоятельства, считаешь правильным сохранять дистанцию.
— Да, ваше сильнейшество.
— Ну то есть ты сидишь на двух одинаковых проблемах, упираясь в одно и то же препятствие… под названием Твоя Излишняя Щепетильность.
Не совсем, но в общем и целом…
— Можно сказать и так.
Что было… глупо, да. Бестолково, нелепо и даже несколько абсурдно.
Ему действительно следовало либо наконец-то взять себя в руки, либо выкинуть свой злосчастный диплом, который ничем не заслужил подобного неимоверного позора.
Его сильнейшество выразительно вздохнул и, покачав головой, заявил:
— Значит так. Давай делегируем полномочия: с мальчиком у тебя всё глубже и сложнее, поэтому его возьму на себя я. А ты проведи утешительную философскую беседу с сариниллой — не тушуйся, она же хрупенькая, точно-точно тебя не съест.
Вот это, кстати, отнюдь не факт: эри Герарди, судя по всему, была из тех, кто в отчаянных условиях готов прибегнуть к отчаянным мерам. Впрочем, не съест, конечно: даже если найдётся желание — не хватит зубов.
— Ваше сильнейшество, при всём уважении: не думаю, что это мудрое решение. Во-первых, уверяю вас, Себастьян не будет вам рад. Во-вторых, боюсь, я не смогу провести достаточно утешительную беседу, не вдаваясь в подробности… в которые я не имею права вдаваться.
Виноградину его сильнейшество схватил так, словно намеревался её раздавить за некое нанесённое тяжелейшее оскорбление.
— О, Создатели благодетельные! Этельберт, мудрые решения здесь ни к чему не приведут, настало время решений решительных. Во-первых, я иногда общаюсь с безрадостным — даже, можно сказать, антирадостным — Кини, что мне твой мальчик. Во-вторых, ну а Купол Безмолвия тебе на что? Поставь его и говори, что хочешь — тоже мне, проблема, шутишь ты, что ли.
Хм-м-м. Вот как.
— То есть вы даёте мне позволение на разглашение некоторых решений шестнадцати?
Похоже, Этельберт в последнее время не понимал очень много чего — его сильнейшество на него посмотрел так, словно увидел впервые. Моргнул. Зачем-то отодвинул от себя тарелку. И медленно произнёс:
— Этельберт. Мой дорогой друг. Помяни моё слово, твоя излишняя щепетильность тебя погубит; сделай с ней что-нибудь, нельзя же так. Да ты. Это позволение. С самого начала имел. Конечно, при условии наличия Купола и в разумных пределах, весь Каденвер просвещать не надо. Но если надо… ну или сильно хочется… то вперёд: есть, есть у тебя позволение, и даже благословение есть — давай, действуй. Я же тебе говорил, ты здесь — моё доверенное лицо. Возможности у тебя соответствующие — пользуйся ими.
Увы, сказать было значительно легче, чем сделать.
Нынешняя ситуация являлась без преувеличения исключительной: Воле Архонтов не противоречил никто и никогда; не имелось раньше необходимости в реакции, а следовательно теперь — опыта и регламента, описывающего хотя бы основные положения. И Этельберт доверенным лицом, конечно, был, но означало это лишь объяснимо расплывчатое «я тебе доверяю и на тебя полагаюсь — разбирайся по ходу пьесы».
Получалось пока что откровенно паршиво — впрочем, ему ли жаловаться?
Этельберт не завидовал своим коллегам, и особенно — огненно Яростным: тем, кому выпало иметь дело с сиятельной и старейшей Оренвайей.
— В общем, действуй, я помогу, чем смогу: поговорю с твоим мальчиком… Не обещаю, правда, что скоро, но обязательно поговорю — а торопиться нам и некуда, не так ли?
Да, торопиться им и вправду было некуда.
И позволение, которое, оказывается, «с самого начала имелось», всё ощутимо упрощало. Как минимум, давало возможность принести совершенно необходимые извинения.
— Вообще, не могу поверить, что мне приходится чуть ли не ногами подталкивать тебя к разговорам с людьми — тебя, мастер Все-Проблемы-Можно-Решить-С-Помощью-Разговора-С-Людьми. Неладное что-то творится с миром, ох неладное!
— Да нет, ваше сильнейшество, — поневоле улыбнулся Этельберт, — с миром всё в порядке. И предложенная вами стратегия кажется выигрышной — я с удовольствием её принимаю.
В ней чувствовалась богатая практика: его сильнейшество ведь был высочайшим профессионалом в делегировании абсолютно всех имеющихся полномочий.
— Ага-ага. Не думай, что я твоего «тонкого» сарказма не уловил. Кстати, ты сам-то виноград будешь? А то я всё ем да ем — если хочешь, то присоединяйся сейчас, а то потом будет поздно.
— Спасибо: пожалуй, присоединюсь.
Глава 8. Почему бы и нет
…ты ведь знаешь, мой друг, что происходит вне Оплотов: разрушающие намерения считаются самыми простыми для выражения и восхваляются за грубую полезность; изменяющие признаны самыми сложными и нужными: уделом людей, которые по-настоящему знают и понимают своё дело, и вершиной магического мастерства; созидающая же ветвь вытеснена в необитаемые степи. Когда-то на неё возлагались вдохновенные надежды, но ограничений оказалось слишком много, — причём ограничений, между собой не связанных; не подчиняющихся одной чёткой и конкретной логике — и в настоящее время, увы, балом правит цинизм. Недоверие ко всему, что выходит за рамки уже изученных и проверенных схем, и, как следствие, пренебрежение к попыткам поиска новых парадигм.
Именно созидающие намерения делают жизни людей приятнее и проще, однако желание нащупать нечто истинно оригинальное видится им «наивным и пустым мечтательством».
Но разве имеем мы право осуждать их? Презирать их отношение с высоты наших городов-в-горах? Смеяться над ними, когда у нас у самих имеются лишь сплошные вопросы и никаких ответов?
Тысяча «обычных» мастеров значительно сильнее одного Приближённого, только всё равно способна далеко не на всё, на что способен один из нас. И можно сколько угодно с умным лицом утверждать: «Очевидно, что ритуал Приближения приводит не только к количественным изменениям в силе, но и изменениям качественным», — это не объясняет ровным счётом ничего. Мы не в состоянии ни перечислить эти «качественные изменения», ни внятно описать их природу и границы.
«Очевидно, что» всегда являлось и будет являться прелюдией к красочной иллюзии, пытающейся скрыть пустоту.
«Обычные люди» отличаются от нас (как
