Впрочем, споры об этом шли веками, и никто ничего конкретного не установил — оставалось лишь смириться и научиться не просить «чересчур многого», нащупывать которое приходилось методом проб и ошибок, руководствуясь известными комбинациями и здравым смыслом.
Иветта вспоминала высокую, смуглую, звонко смеющуюся Лету, прекрасную дочь пламени и песка, и представляла…
…длинные ажурные серьги в форме перевёрнутых капель; и нужно было, не видя, различать все переплетения: вертикальный вытянутый овал чуть выше центра, и от него к краям — четыре завитка; и петли — и между ними, и в них; и они же — внизу, и окончание — также овальный лист с четырьмя парами прожилок…
…и цвет — тёмно-коричневый, каштановый; и текут по лежащим в середине тонким линиям переливающиеся нити «лавы»: и плавно переступает цвет от лимонного к тыквенному к алому, и обратно, и снова, и заново…
…и не растопит вода; не расплавит (за десять минут) — огонь; не расколет — ветер (меньше ураганного); не покроет трещинами и холод самых северных городов; не уничтожит падение с высоты трёх ростов; и пусть прослужат они — два века, предназначенные одному конкретному человеку, а значит дольше, увы, не нужно…
…и создала два светящихся рукотворных проводника, и лишь бы они и впрямь не рассыпались пылью раньше назначенного дня.
Иветта проверила их на прочность, насколько смогла, и на следующий вечер отдала Лете — и как же согрели сердце её радость и восхищение; вот честное слово, лучше украшения делать, чем всякой ерундой маяться.
Жаль, что второе уже очень давно вошло в привычку и выходить обратно, конечно же, не собиралось.
Не получалось не думать о том, что началась вторая половина семестра — и Неделимый бы с ним, плевать, сессию можно без проблем сдать как обычно, на четвёрки и редкие пятёрки; вот только на следующее полугодие был назначен курс прикладной анатомии магистра Дверчи, которого забрали в Оплот, и заменял его теперь — кто-то из Приближённых.
(И знакомые с целительского говорили, что бояться нечего: Приближённый Как-Там-Его, мол, даже мягче и принципиальной разницы нет — лекции, семинары, задания, практика; всё то же самое, и задавать вопросы никто не запрещает — они вполне приветствуются, и даже если закроешь предмет едва-едва, голову никто в арбуз не преобразует; но всё же, всё же, всё же…).
Не получалось не рассматривать Печальных Людей — и не замечать, что они… не совершали ничего дурного: ни к кому не приставали и не лезли — наоборот, держались особняком и словно бы постоянно куда-то спешили: если выпадало зацепиться взглядом за Приближённого, он (или она) в большинстве случаев либо стремительно уходил, либо молниеносно возвращался; и приходилось душить неуместную и крайне нелепую мысль, что они ведь обеспечивали Каденвер всем необходимым, то есть являлись для торговцев, трактирщиков, банкиров, магистров и прочих разной степени ответственности лиц своего рода мальчиками и девочками на побегушках.
(«Фу, Иветта, прекрати, остановись, не представляй, не хихикай — да что ж это такое?!.»).
Не получалось не вспоминать аж целых три разговора с (В Какой-то Мере) Отмороженным Хэйсом — и не признавать, что сама-то понять ничего не стремилась; и будь обстоятельства иными, не нависай над Каденвером Воля Архонтов и не владей им представитель Оплотов, обрёкший на Неделимый знает какую участь Хранителя истинного, за своё поведение было бы стыдно.
Однако, как известно, история не знает сослагательных наклонений: Этельберт Хэйс являлся тем, кем являлся — служил тому, кому служил, и неправой здесь явно была не Иветта Герарди.
Но и назвать её — себя — правой абсолютно язык не поворачивался тоже.
И со временем ей (наверное) удалось бы разорвать выстроенный собственноручно и вплавленный в голову проклятый замкнутый круг — прекратить бесплодные размышления и просто дожить до конца (как там его?) «интернирования»; вот только опять промчалась по дому Четвёртая симфония Аханолзара, хотя никаких встреч запланировано не было, и на пороге снова обнаружилось серое.
Точнее Серая — одна; приветливо улыбающаяся и протягивающая коробку, которую «просил передать Хранитель Хэйс».
В коробке лежала записка с предложением встретиться «в шесть вечера девятого дня декады» и джелато с кокосовой стружкой и кокосовым молоком — и Иветта не сразу поняла, что происходит, а сообразив, не выдержала: упала на диван и расхохоталась в голос.
Громко, гнусно и чуть ли не горячечно, потому что ну это надо же было — настолько промахнуться.
В Ирелии существовала традиция дарить сладости незнакомцам, с которыми хочешь сблизиться: начать общаться, узнать и попробовать подружиться — в школе Иветта не раз притаскивала заинтересовавшим её соученикам и соученицам энгеллские пудинги, сердские калитки, хегранские штрудели и грентайские сливочные конфеты; и путь, конечно, отнюдь не всегда вёл к тёплому рассвету, обещающему вечный день — иногда он обрывался практически сразу, но начинался очень и очень часто именно с этого шага. С протянутого иноземного десерта и просьбы поговорить.
И Хэйс… очевидно постарался: вообще эту — приятную и милую — традицию вспомнил, подарил со своей стороны (кстати, с какой? сейчас он являлся гражданином Оплотов, но кем был — до Приближения?) ирелийское джелато (и где только достал?); проявил… трогательную галантность, удивительную и проникновенную внимательность, и его поступок заслуживал лишь уважения и благодарности, правда — однако имелось одно «но».
У Иветты Герарди была жуткая аллергия на кокосы. Во всех видах, формах и степенях.
Воистину, нарочно — не придумаешь.
И возможно, это следовало расценить как намёк судьбы — знак свыше, безапелляционно утверждающий, что ничего не выйдет, не стоит даже пытаться; ох, соблазнительной была идея ответить отказом, который имел чудное объяснение «Извините, но ваш подарок для меня буквально убийственен, так что нам, наверное, и в одном помещении находиться-то не пристало», вот только по-настоящему хотелось — прямо противоположного.
Почему-то нелепость — выдающаяся, прямо-таки легендарная нелепость — сделала жест Хэйса ещё более очаровательным. Скорее всего потому, что он как ничто иное доказывал, что Приближённые — тоже люди.
Те, кто способен совершать ошибки — в том числе и из разряда уморительнейших.
Отсмеявшись, Иветта отнесла джелато (которое и не собиралось таять — небось, очередной оплотский фокус) в холодильный ящик: не пропадать же добру, пусть порадует кого-нибудь из будущих гостей; и, вытащив на поверхность памяти — высокого, бледного, носатого, длинноволосого, седого, голубоглазого…
