Следовательно, не знаем мы и пределов возможностей: ни их, ни своих, ни архонтовских.
А значит, не можем и утверждать, что они точно не правы в своём усталом неверии. Или, наоборот, вере — в то, что идейный потолок уже достигнут; здесь уже всё зависит от точки зрения.
Из письма Кладена Ризентри, Приближённого Любви, Ару Шанд Греллу, Приближённому Стыда; год написания ~952–970 от Исхода Создателей (Оплот Стыда, хранилище №28)
Приближённые действительно вернули всё, что забрали на проверку, — кроме, разумеется, составов — и даже предложили помочь разложить всё по местам, но Иветта вежливо отказалась: несмотря на заверения Хэйса (кажущиеся, стоит отметить, натянутыми и словно бы вымученными — вытащенными из себя силой, и неясно, что было виной: некая Отмороженность личности или всё же недостаток искренности), она не чувствовала себя в безопасности рядом с Монохромными Людьми и желала отделаться от них как можно скорее.
Те послушно и равнодушно откланялись — Ассиметричный, единственный «знакомый» из пришедшей троицы, попрощался так же, как почти полдекады назад интересовался кладовой; ухмыльнувшись, сказал:
— Я понимаю, что призывать к благоразумию студентов — затея пустая, однако не могу не дать добрый совет. Сделайте себе одолжение, юная эри: поберегите печень.
Подмигнул и переместился… куда-то; неважно куда, главное, чтобы подальше отсюда — от дома, в котором имелось лишь одно место для мастера крайне «смешных» и «свежих» шуток, и занято оно было Дорианом Кёргеном.
Он, и Клавдий, и Лета заслуживали объяснений — имели право знать, за что арестовали их непутёвую подругу; что именно (пусть и среди прочего) послужило причиной тому, что в их дома ворвались, их вещи — переворошили, а их самих на… пятнадцать часов заперли ещё ощутимее, чем прежде. К тому же она ведь обещала рассказать; дала слово, что поделится подробностями — и прошло всё ожидаемо: Лета отнеслась к её глупости без одобрения, но с хладнокровным пониманием, Дориан образно обматерил ситуацию в целом, а Клавдий, судя по его лицу, разрывался между жалостью и желанием кричать.
И для второго он был воспитан слишком хорошо — открыв рот, он своё мнение не проорал, а процедил:
— Я бы сварил. Если бы было… стало необходимо, я бы сварил. Или нашёл бы среди сокурсников того, — или ту — кто сможет. Мало того, что ты подставилась, ты подставилась напрасно. Ты… Почему ты просто не сказала мне? Если бы я знал, насколько твой страх серьёзен, я бы что-нибудь сделал. Нашёл бы какой-нибудь выход.
Потратил, бедолага, чересчур много слов там, где хватило бы и шести: «Иветта Герарди, какая же ты дура». И что оставалось, кроме как принести искренние извинения и не менее искренне согласиться с Дорианом, заявившим:
— Без обид, подруга, но тебе очень повезло.
И вот знать бы ещё, почему. (Несколько) Отмороженный Хэйс своё милосердие так и не растолковал: отправить Иветту Герарди в Ирелию, а то и в Оплот Вины, было бы решением понятным и, с точки зрения закона, правильным — что же, что заставило его поступить совершенно иначе? Закрыть глаза, спустить с рук и даже попытаться успокоить — уж как умеет?
Не было ответа, и искать его, наверное, не стоило. На милость представителей Архонтов, скорее всего, распространялись те же правила, что и на их Волю: не спорь, не сомневайся, не спрашивай.
(Или нет. Чем больше Иветта сталкивалась с Приближёнными, тем чётче осознавала, что не знает ничего вообще ни о них, ни об их повелителях.).
Поколебавшись, она всё же поинтересовалась у Дориана, что происходит в незастроенной части Каденвера, и тот, пожав плечами, спокойно сказал:
— Новый день, работа та же. Мы сидим и исполняем Волю Архонтов, то есть делаем порталы. Работать они должны только на выход, так что над внешним видом мы не усердствуем, уникальность не нужна… Но истыкать Каденвер тупыми рамами — это преступление против красоты, ты ж понимаешь; совсем об эстетической стороне мы не забываем.
То есть ничто не изменилось (что хорошо) и ничто не прояснилось (что хуже).
— Я лишь одно объяснение вижу для Воли Архонтов: все́м нам придётся бежать, но вопрос — от чего?
Да. А также, почему Архонты спохватились именно сейчас: насколько скоро наступит время удирать, сломя голову — и как же иронично, что таковым, (исключительно) по их мнению, не являются дни нынешние.
После не самой приятной, но необходимой встречи Иветта наконец сделала то, что давно хотела, но мешали сначала отсутствие вдохновения, а потом арест и его последствия — выделив день, «посвящённый писанине», а значит свободный от практических заданий, и оставшись к вечеру с полным запасом сил, сотворила для Леты серьги; в благодарность за роспись на лице и во всех смыслах поэтическую историю. И можно было только надеяться, что безумие последних событий не спутало мысли и не привело к оплошности, которая — ну конечно же — если вскроется, то в максимально неподходящий момент.
Не терпело умолчаний созидающее намерение — зыбкое, зависимое от непостижимого и загадочнейшее из всех.
Нельзя воплотить точную копию — лишь подобие; а если отказываешься и от подобия, то требуется список критериев и свойств — и ничего сверх него ты не получишь, так что формулировать его в своей голове нужно внятно и полно.
Первое сотворённое Иветтой кольцо расплавилось (испарилось, растопилось?..) под дождём: стекло на землю по пальцам вместе с тёплыми, пришедшими с неба каплями, потому что устойчивость к воде шестнадцатилетней девочке казалась самой собой разумеющейся. Не нуждающейся в мысленном упоминании, и кто же не проходил через эту стадию ошибочного пренебрежения?
Не одна и даже не две пары серёг раскололись на сильном ветру. Спеклись под жаркой аревидской Соланной браслет и бусы. Въелась в волосы тиара после слишком долгой близости к магическому огню. И растрескались на горном воздухе сразу два десятка подвесок для пояса.
Вот почему её — заинтересовавшее Хранителя Краусса — хобби не пользовалось уважением, если не было подкреплено рекомендациями от известных профессионалов: кому же хочется платить за то, что из-за неумения или неопытности продавца может в любую минуту обратиться в пыль?
Справедливости ради, подобных просчётов Иветта не допускала вот уже годы: свои нынешние украшения она назвала бы вполне надёжными, однако не могла гарантировать, что они протянут хотя бы десятилетия, потому что не довелось ей, банально в силу возраста, пронаблюдать за ними — такой срок.
Больше всего её угнетало то, что
