— Похожим на вас.
Именно ляпнула: опять не продумав и всё ещё чувствуя глупую (ослепляющую и одуряющую) злость.
«Похожим на вас, каким я вас видела в ночь тройного “П” и при нашем первом разговоре» — вот что было бы правдой подлинной, актуальной и доскональной.
И Неделимый, как же голубо-салатовый свет Хэйсу не льстил. Как же уродовал: обострял скулы, которые и без того были похожи на ножи, неудачными тенями вдавливал глаза в череп, превращал крупный, но ровный, органичный и в хорошем смысле эффектный нос в непропорциональное нечто, калечащее лицо, которое выглядело не бледным, а откровенно землистым…
Однако даже таким Этельберт Хэйс был красивее, чем он же два месяца назад.
И он не изменился, нет; конечно же, нет — просто с глаз, которые на него смотрели, наконец-то спала пелена желания углядеть жестокость и мелочность; и теперь они цеплялись за очаровательные мелкие родинки под левым глазом и правым уголком губ, длиннющие чёрные — не седые, не серые, а именно чёрные — ресницы, выразительные брови, милую ямочку на подбородке и морщины человека, который жил, улыбаясь с удовольствием и очень-очень часто.
Который был готов отвечать на глупые вопросы по сути случайной, абсолютно чужой ему девушки. И который с весельем, качественно, но всё же не до конца скрывающим тихую горечь, проговорил:
— И очень зря: он совершенно на меня не похож.
— Что, его сильнейшество Ирлинц не желает никого понимать и не способен на милосердие?
Да, ей хотелось как-нибудь его подбодрить — но как в каждой шутке есть только доля шутки, так и этот «комплимент» был бо́льшим, чем лишь выражение расположения: Иветта ничуть не удивилась бы, услышав, что его сильнейшество крайне печально, а потому и впрямь не желает и не способен, с чем надлежит рассудительно смириться.
Однако сказал Хэйс иное:
— Что ж… Может, не «совершенно» — у его сильнейшества всё в порядке и с желанием, и с умением понимать, а также и с милосердием. На самом деле, он во всём этом намного лучше меня; как и в мудрости, — разумеется — и в остроумии, и в чуткости, и в оригинальности. Уверяю вас, эри, вы его запомните после одной, даже очень короткой встречи.
Сказал с улыбкой словно бы неуверенной, растроганной и сентиментальной, и Неделимый Всемилостивый… да Этельберту Хэйсу искренне нравился второй Архонт Печали Ирлинц!
Он говорил, что остался в Оплоте, потому что «воля судьбы» и «так получилось», и Иветта предположила, что ему приглянулись люди; и чтобы — «выражаясь метафорически» — приблизиться к ним, он готов был перетерпеть приближение к тому, кто над ними властвует; однако нет: судя по всему, она снова поспешила с выводами и в результате крупно ошиблась…
И это было прекрасно. Это было изумительно, ведь она не желала ему страданий — столетий осторожного молчания, вынужденной покорности и постоянной опасности; не хотела для него ничего подобного — для него и, пожалуй, вообще кого-либо, потому что даже представить не выходило, что должен был натворить человек, чтобы заслужить вот такую участь.
Это было чудесно… но как же (непонятно, и непостижимо, и несколько безумно, и) неожиданно.
По традиции. Как обычно — с Этельбертом Хэйсом.
— А… Архонтесса Любви? Вы встречали — её?
Он действительно улыбался часто: слабо, но вполне ясно и красноречиво; да как же она умудрялось-то — не замечать? Или глаза и голова всё же не отказывали ей целиком, просто (Не-)Хранитель обязан был Университет пугать, а потому никак не мог, упрямо не позволял себе — его полюбить и быть честным внутри его стен?
(Помнил ли Хэйс, что сейчас не находился под защитой Купола Безмолвия? И что же — неужели доверял?
Или справедливо думал, что утверждения Иветты Герарди — если они прозвучат — вес будут иметь крайне малый и легко… развеются пеплом?).
— Её сильнейшество Кардицелла… Знаете, я, признаться, удивлён, что вы сначала спросили о моём повелителе и только потом — о ней. Обычно о ней люди спрашивают в первую очередь.
«Зря удивляетесь. Ваш повелитель для меня всего лишь более актуален: будь вы Приближённым Любви, я тоже в первую очередь спросила бы о Кардицелле».
— Конечно, встречал — и даже помню, как встретил впервые. Тогда я ещё был… неопытным; не привыкшим к оплотской жизни — его сильнейшество представил мне, собственно, её сильнейшество Кардицеллу, и я, как последний дурак, стоял столбом и невежливо пялился. Никак поверить не мог, что воочию вижу — Архонтессу Любви. Она в ответ смотрела насмешливо, — не обидно, скорее… с привычной иронией — а затем сказала: «Да-да-да, мальчик, Архонтесса Любви. И лучше бы тебе, во избежание разочарований, сразу же уяснить: Архонтесса, а не воплощение». И она права, Кардицелла Светлая, Кардицелла Стальная: она и впрямь является Архонтессой Любви, а не её воплощением.
«И означает это… что именно?»
— Всем Архонтам, эри, свойственно презрение к любым условностям. Не все его демонстрируют, однако чувствуют, поверьте, все. И приоритеты свои выстраивают, исходя из этой предпосылки. И её сильнейшество Кардицелла, при всей её искренней любви к людям и миру, исключением не является.
Интересно, он сам-то понимал, насколько туманным, расплывчатым и откровенно мутным, а потому — закономерно пугающим, было словосочетание «презрение к любым условностям»?
Впрочем, да, это же Этельберт Хэйс — мастер смертоносной тактичности и сомнительных формулировок; разумеется, ничего он не понимал.
Однако почему-то был готов терпеливо и развёрнуто — пусть и не всегда вразумительно — отвечать на вопросы, и одна деталь волновала Иветту уже очень давно: она была мелкой, незначительной, наверняка смешной и вряд ли впечатляющей, но всё же, всё же…
— Слушайте, почему шестнадцать Архонтов и Архонтесс обычно обозначаются, как шестнадцать Архонтов?
Оплоты Архонтов, заветы Архонтов, решения Архонтов и — будь она проклята — Воля Архонтов при том, что семеро (семеро? Гордость, Надежда, Любовь, Покой, Удивление, Ярость и Уверенность — да, семеро) из шестнадцати являются Архонтессами.
Как-то… ну… странно, разве нет?
Хэйс, очевидно, считал иначе, потому что только пожал плечами:
— Банальное удобство. Говорить, например, о Воле Архонтов…
Конечно, ну конечно же, ты тоже о ней вспомнил — а можно, пожалуйста, о ней не говорить?
— …быстрее, чем о Воле Архонтов и Архонтесс. Сами же они в принципе не придают особо значения собственным наименованиям; тем более — конкретно этому. Архонт легко может превратиться в Архонтессу и наоборот, и оба варианта ими видятся как… условность — в итоге люди сократили шестнадцать Архонтов и Архонтесс до шестнадцати Архонтов, только и всего.
И что-то подобное Иветта и подозревала, но тогда…
— Тогда возникает вопрос, почему разделение на Архонтов и Архонтесс вообще
