И Хэйс внезапно показал новый голос — тон «Я позабавлен и одобряю»:
— А вот это, эри, вопрос… любопытный. В исходной версии языка Создателей рода не было у пяти слов: «жизнь», «смерть», «время», «космос» и «Создатель». Затем к ним добавилось шестое слово — «Архонт»; а затем, спустя примерно столетие после Исхода, возникла форма «Архонтесса» — основная версия возникновения заключается в том, что придумали её Приближённые Любопытства. Первый Архонт Любопытства, его сильнейшество Намигур, менял пол очень часто — его ученики, опять же, для удобства, изобрели слово «Архонтса», чтобы между собой обозначать, говорить сегодня следует «о нём» или «о ней». «Архонтса» закрепилась за женской ипостасью потому, что до принятия Трона его сильнейшество Намигур был мужчиной — будь он женщиной, всё сложилось бы иначе: сегодня мы называли бы Архонтов Архонтессами, а Архонтесс — Архонтами. Но история не знает сослагательных наклонений: Намигур был мужчиной, слово впоследствии немного преобразовалось, и теперь всё работает следующим образом. Вы, не-Приближённые, называете Архонтами тех, кто предпочитает мужскую форму, либо меняет её часто, как, например, его сильнейшество Кестамори. Он, продолжая традицию, регулярно переходит от Кестамори к Кестаморре… О-Эр-Эр-Е… и обратно — вы не можете знать, кто он сегодня, и называете его «его сильнейшеством Кестамори». Мы, Приближённые, придерживаемся этих же определений, если разговариваем с вами или сами не знаем, в какой ипостаси находится в данный момент его сильнейшество Кестамори. Соответственно, те, кто предпочитают форму женскую, называются Архонтессами. Я… доступно объясняю, эри? Скажите, если вам что-то неясно — я повторю или попробую объяснить иначе.
Да… всё вполне ясно — чего ж непонятного? Если «в основном мужчина» или «а кто его знает», то Архонт — если «в основном женщина», то Архонтесса; для не-Приближённых «а кто его знает» равняется «в основном мужчине», что иронично, учитывая «основную версию возникновения альтернативного слова» — и как уж вышло, так Архонт(есса) в историю и входит.
Всё более чем прозрачно.
— Всё хорошо, ваше преподобие: всё ясно.
— Хорошо. Крайне интересно здесь то, что после «Создатель» аналогично разделилось на «Создателя» и «Создательницу»; а ещё позже в языке Создателей полами обзавелись и остальные изначально «бесполые» слова. Однако во многих других языках четверо из «бесполых» слов так и остались «бесполыми» — например, в вашем, эри. В ирелийском.
И Хэйс был… совершенно прав.
В ирелийском слова «жизнь», «смерть», «время» и «космос» и вправду склонялись и согласовывались как исключения.
Она… никогда не задумывалась об этом — или, возможно, задумывалась: когда-то очень давно, в глубоком и беззаботном детстве — вероятно, она даже знала, вот только успела многократно забыть, а ведь…
— Это и впрямь крайне интересно, ваше преподобие. Спасибо: теперь я понимаю, откуда взялись исключения.
И Хэйс улыбнулся польщённо и неожиданно широко — Неделимый, как же мало, оказывается, этому человеку нужно для счастья; да практически ведь ничего — и ответил:
— Не за что, эри. У вас есть ещё вопросы?
И зря: чудовищно и всепоглощающе зря по причине, которая должна была быть очевидной.
Есть ли у меня вопросы? Да, ваше преподобие, есть: тысячи, миллионы, миллиарды — и вы столько же раз пожалеете, что связались со мной, ведь умные из них — единицы; и понятно, что мне будет интересно и хорошо, а вот что вынесете вы — правильно: ничего; бегите, забудьте моё имя и в особенности — фамилию и перемещайтесь, как можно дальше; куда-нибудь, где вас оценят по достоинству, вам нечего делать здесь, на Каденвере, где никто за вашей одеждой, и вашим титулом, и вашими полномочиями не увидит вас, Этельберта Хэйса…
Разумеется, Иветта не сказала всего этого.
Она посмотрела ему в глаза и протянула:
— Есть. Один из них: а можно потрогать мох?
Она хотела, чтобы он ещё раз улыбнулся, но Хэйс поступил лучше: он снова фыркнул.
— Естественно. Он же не ядовитый — трогайте смело, эри.
И в голосе его слышался тихий, но весёлый и искренний смех.
***
Она так и не набралась храбрости спросить, каким «как личность» был третий — нынешний — Архонт Страха Эндол.
***
Ей снились слова. Они удлинялись, укорачивались и переписывались целиком, а затем превращались в рифмованных как «жизнь» со «смертью» и «космос» со «временем» птиц: в бело-голубых чаек и серо-чёрных сов, вместе летящих над морем, более протяжённым, чем Дал-Астраги, и более глубоким, чем Дал-Вершад; и вода вышла из берегов и прокатилась по пустыне, смывая песок, слепленный с прахом, склеенный с пеплом, сплетённый с пылью из драгоценных камней, которая была мягкой и тёплой, как человеческие руки — как сине-зелёный мох, растущий на лестнице, изгибающейся и белой до слепоты; и на её ступенях стоял Витторе, сидел Фернан, лежал Эрнест — и махал с них Олли, конечно же, здесь был Олли, смеющийся, свободный и счастливый…
…он не мог не прийти — не мог не навестить её, политолог и уважаемый лектор…
…интересно, был ли он — тогда, всегда, когда-нибудь — Приближённым?
Проснувшись, она первым делом вспомнила, что они с Хэйсом договорились встретиться через шесть дней: девятнадцатого Декера, в последние часы второй декады первого месяца зимы.
Глава 13. Самая длинная ночь
О-о-о, ну это всё: нужно звать официанта и заказывать ещё один «Восход над Дарьяррой», а потом повторить, повторить, повторить и повторить — не уйдёт она отсюда никуда ещё часа (в лучшем случае) три.
Этьена ведь хлебом не корми, дай кому-нибудь что-нибудь объяснить. Что было… чертой на самом-то деле трогательной, и к тому же ему следовало отдать должное: объяснять он — при том, что учить никогда не учился — умел поистине превосходно.
Словесное богатство, терпение, внушительный жизненный опыт и образное мышление — вот в каком (иронично поэтическом) сочетании скрывался великий секрет: Этьен был готов, ни капли не раздражаясь, снова и снова по-разному раскрывать мысль — через разные примеры; при помощи разных аналогий, зачастую нащупанных по ходу пьесы; и даже, если вдруг было можно или нужно, на разных языках (которых он знал аж целых пять штук, так чего бы не воспользоваться наиболее подходящей из имеющихся в распоряжении «синтактической конструкцией»); ни один желающий понять ещё не уходил без, собственно говоря, искомого понимания…
Вопрос времени: вопрос всегда заключался — лишь во времени. Здесь всё затянется стопроцентно: нет, мальчик-то умненький, для него тысячу раз повторять не придётся, просто вещью интересуется… крайне сложносочинённой.
Встретился им искатель истины отнюдь не простой, вот так его растак — впрочем, ну что теперь делать, не оставлять же спросившего без ответа?
И, справедливости ради, а разве бывает истина — простой?
Демьен де
