«Кивает. Хорошо. И рожа стала какая-то неподвижная. Правда, она и раньше напоминала маску, черную». Я продолжаю пристально рассматривать лицо танкиста. «Так, а теперь поедем обратно. Поглядим, что получилось…»
– Сейчас я начну обратный отсчет, и когда досчитаю до одного, ты очнешься и будешь себя чувствовать совершенно легко и спокойно. И с этого момента, всегда, когда ты будешь представлять камень, тебя сразу же будет наполнять чувство уверенности, силы, спокойствия и здоровья. Десять… Девять… Восемь… Ты помнишь про камень, про его силу, про его мощь и его спокойствие. Семь… Шесть… Пять… Тебе становится все лучше и лучше… Четыре… Три…Два… Один…
Выдохнув воздух, я замолчал. «Черт, получилось или нет?! Б…ь, а чего это тихо-то как?» До меня вдруг дошло, что вокруг меня стояла тишина. Никто не разговаривал, ни сопел, ничего ни скрипело и не стучало. «Охренеть, обоз встал! Б…ь, откуда здесь столько народу?» Оказалось, около телеги на расстоянии нескольких метров собралось около сотни человек, которые с жадным любопытством смотрели на происходящее.
– Б…ь, братцы, – приблатненный парнишка, уже очнувшийся, затыкал рукой в сторону обожженного танкиста. – Очнулся! Смотрите!
Я тоже резко развернулся и увидел…. Очнувшийся командир плакал. Как ребенок. Слезы, не прекращаясь, текли ручьями. Кристально чистые ручейки стекали по черной сожженной коже, через которую просвечивала кровавая кожица. «Хуже стало! – екнуло у меня сердце, словно чем-то кольнуло в грудину. – Угробил мужика!»
Но тут танкист медленно привстал и сел. Без стона, хрипа! Встал сам, хотя до этой минуты все время лежал неподвижной колодой. Рука его вдруг черной клешней вцепилась мне в плечо. И в полной тишине раздался его голос.
– Спасибо, сынок, – прохрипел он, сильно сжимая мне плечо. – Дышать могу. Дышать могу по-человечески… Спасибо, спасибо… Дышать могу…
Что тут началось! Охренеть не встать! Это был настоящий взрыв, ни много ни мало! Люди, словно морская волна, вдруг хлынули к телеге. Они тянули руки к нему, что-то кричали, шептали, кто-то пытался прикоснуться и ко мне.
– Ну ты даешь, малой! Слышишь, сукой буду, силен! – парень с перемотанной ногой от охватившего его возбуждения аж вскочил на телегу. – Ты же как… этот… ну этот Ишуа из… э… Назарета! Читали нам по малолетке как-то про этого Ишуа! – что там творилось у этого бывшего уголовника в голове, один бог знал. Видимо, здесь все смешалось: и «Мастер и Маргарита» Булгакова, и Библия, и еще что-то. – Тот тоже руки вот так возьмет и наложит на болезного, а тот выздоравливает сразу! Ишуа настоящий!
И тут парнишка неожиданно получил звонкий подзатыльник от возницы. Бородач оказался верующим.
– Ты чего языком своим поганым метешь?! – кулачищем своим он снова треснул по парню. – Господа нашего Иесуса Христа поганишь?! А?!
Однако дело было сделано. Громкое слово вылетело, словно яркая птичка из клетки, и начало жить своей собственной жизнью… Кто-то услышал одно, кто-то другое. Третий вообще ничего не понял. Но в результате этих нечаянно оброненных слов изменилось очень многое.
Я, правда, не сразу это понял, а когда понял, было уже поздно…
– Дима, пошли в машину, – Фомин потащил меня из этого людского моря. – Обоз! Что встали?! Немцев, что ли, ждем? – закинув меня на заднее сидение автомобиля, заорал он в толпу. – Политрук, какого черта стоим?!
Политрук уже разгонял всех по своим местам, сверкая вороненой чернотой револьвера в руке. А мы наконец тронулись с места, причем комиссар сам сел за руль, выпроводив шофера наружу.
– Ты что творишь? Что это за балаган?! Ты слышишь меня?! – судя по дерганью легковушки, Фомин был довольно зол. – Отвечай! Ты что, совсем ничего не понимаешь? – он почти кричал. – Сейчас война! А ты знаешь совершенно секретные вещи. Сейчас тебе вообще нельзя высовываться! Должен сидеть тише воды и ниже воды! Понимаешь?! Тише воды и ниже травы! А ты что творишь?
Чуть позже, когда он успокоился, до меня дошло, что Ефим Моисеевич просто дико за меня испугался.
– Тебе срочно надо в Москву, к товарищу Сталину! Ты понимаешь меня? – продолжал комиссар, то и дело поворачиваясь в сторону заднего сидения. – Ты должен рассказать обо всем! Дима, ты должен! Обо всех наших ошибках, обо всех предательствах! Нужно вскрыть этот нарыв с кровью и гноем, чтобы все дерьмо вылилось наружу! – с горячностью говорил он. – Ты вообще знаешь, в какой заднице сейчас страна? Те танкисты рассказывали, что мы уже потеряли целый мехкорпус. Почти тысяча танков в труху, в металлический хлам! От второго корпуса тоже уже почти ничего не осталось. А что сейчас творится за нашими спинами, вообще одному Богу известно! На железке настоящий ад творится! Десятки заводов эвакуируют на восток! Это тысячи рабочих и членов их семей, сотни тысяч тонн грузов!
А вот тут, после этих самых слов про «эвакуацию промышленности на восток», мне «нехреново прифигело». Я ведь уже успел для товарища Сталина еще одно письмо накропать, в котором как раз и призывал как можно скорее начать перебрасывать в глубокий тыл заводы к западу от Москвы. Это был жесткий такой удар по моей уверенности в исключительности моего послезнания! Я бы даже сказал, это был нокдаун! Я ведь считал себя таким неповторимым, прочитавшим кучу умных книг об этом времени, просмотревшим десятки художественных и документальных фильмов о войне. Оказалось же, что вся эта уверенность о сверхценности моих знаний была под большим вопросом! Ведь даже эта самая эвакуация промышленности на восток, о чем я подробно и даже, кажется, с пафосом писал в письме, готовилась еще с тридцатых годов. Тогда целые ученые коллективы думали, какие заводы и предприятия, в каких объемах, куда и как должны быть переправлены. Уже давно были определены специальные площадки, где должны вскоре будут вырасти заводы-дублеры или заводы-преемники взамен захваченных или уничтоженных немцами.
Когда же я очнулся от своих раздумий и снова стал слышать Фомина, тот, оказалось, уже рассказывал о Москве.
– Чтобы попасть в Кремль, придется через особый отдел действовать. Есть у меня в Вязьме один знакомец, еще с давних времен. Думаю, сможет все устроить, – рассуждал комиссар, сбавляя ход на очередном крутом повороте лесной дороги. – Хотя опасно… Время сейчас не то. Нельзя тебя одного отпускать. И я не могу с тобой. Это дезертирство…
И тут меня осенило.
– Я знаю как. Надо к Жукову обратиться, – мне вдруг подумалось, что попробовать пробиться в Кремль через Жукова будет быстрее всего и наиболее безопасно.
– Георгий Константинович… – задумчиво проговорил Фомин, видимо, не сразу
