– Кто такие? – вижу, комиссара неслабо так проняло, тянется, словно на параде, молчит. – Подожди-ка… – Жуков встает с места и со странным выражением лица вглядывается в Фомина. – Ты же полковой комиссар Фомин. В газете недавно материал вышел, – он широкими шагами подошел к нам и крепко пожал руку комиссару. – Вижу, не приврали газетчики. Орел! – тут его взгляд опускается на меня.
Генерал вдруг замирает. До него наконец доходит, кто мы такие.
– Кто мне звонил? – глаза его снова начали наливаться кровью. – Если это какая-то шутка… – не видя никакой нашей реакции, Жуков быстро добрался до стола и поднял трубку телефона. – Егорова мне, живо! Егоров, твою дивизию! Быстро четырех бойцов ко мне!
– Ну?! – телефонная трубка с хрустом впечаталась в аппарат. – Думаете, сейчас есть время в бирюльки играть?! – он уже не отрываясь смотрел на комиссара, видимо, мне он совсем не придавал никакого значения. – Фомин, ты что, совсем не понимаешь, насколько все серьезно? – лицо его скривила гримаса. – Под Дубнами немцы уже перемололи четыре наши мехкорпуса. Юго-Западный фронт уже начинает сыпаться как карточный домик. И какого черта эти загадки? – генерал уже орал на посеревшего комиссара. – Звонки? Что зенки вылупил? Кто тогда был в поезде? Откуда сведения?
«А Константинович действительно крут. Значит, правду про него писали, что он не раздумывая расстрельные приговоры пачками подписывал… Еще и охрану вызвал… Нехорошо-то как началось… Надо его срочно заткнуть и, к счастью, у меня кое-что для него припасено». Мне было совершенно ясно, что ждать больше было нельзя. Если что-то делать, то этот момент был именно тем самым.
– А ну заткнулся!!! – к сожалению, я дал петуха голосом, но мой выход все равно произвел эффект небольшой взорвавшейся бомбы. – Георгий Константинович Жуков родился 19 ноября 1896 года по новому, 1 декабря по старому стилю в деревне Стреловка Малоярославского уезда Калужской губернии в семье крестьянина Константина Артемьевича Жукова. После окончания с похвальным листом трех классов церковно-приходской школы в соседней деревне Величково летом 1908 года «мать устроила Егорку в ученье» к своему брату Михаилу Пилихину – меховщику и владельцу небольшой скорняжной мастерской в Москве.
От моего монотонного, немного ломающегося голоса, которым я начал рассказывать отрывок из его собственной еще ненаписанной биографии, видимо был жутковатый эффект. Иначе почему тогда несгибаемый Фомин, что в крепости пулям особо и не кланялся, сейчас от меня отшатнулся, как от какого-то ужаса. Да и сам Жуков среагировал не лучше! Ха-ха-ха! С лица мгновенно спал! Кобуру начал лапать рукой, да расстегнуть ее никак не удавалось.
– …А его дядя Сергей, что привез в Москву будущего генерала Красной Армии, и говорит: «Вон сидит твой будущий хозяин, Михаил Артемьевич. Иди поздоровайся с ним», – продолжал я рассказывать уже новый эпизод из жизни Жукова, его приезд в Москву на обучение скорняжному ремеслу. – Ты ведь помнишь все это, Георгий?
Боже, что у Жукова было на лице… Если бы не сложившаяся двусмысленная ситуация, я бы точно заржал как сумасшедший… Уже не бледный, а серый генерал с какой-то дикой гримасой смотрел на меня. И это был не просто страх! Нет! Боевой генерал однозначно не боялся меня как человека! Это было что-то иррациональное, чуждое, из разряда детского чудовища из-под кровати, у которого нет ни лица, ни формы.
– А 1914 год помнишь? Пышногрудую Машку, дочку вдовы Малышевой, у которой ты койку снимал, тоже наверняка не забыл? Ну Машку, Марию, Марью Павловну, вот с такенной косой и с черными глазищами, – я еще немного добавил жути в голос.
«Проняло мужика. Определенно проняло. А Машка эта, видно, знатная деваха была, раз он о ней так писал в своих мемуарах… А что, Жуков и сам молодец хоть куда! Ходок сильный… Черт, как бы не переборщить. Это у нас там такими представлениями никого особо не напугаешь. Здесь же все может быть. Возьмет и стрельнет».
Жуков действительно отступил к столу и начал расстегивать плотный ворот кителя, видно, начавший душить его. «Все, хватит. Надо приступать к главному».
– Ефим Моисеевич, Ефим Моисеевич! – комиссар словно меня не слышал. – Черт! Комиссар! – кажется, у Фомина начало появляться осмысленное выражение на лице. – Не стой столбом! Выйди за дверь, мне с товарищем генералом поговорить надо. Правда, надо, Ефим Моисеевич. Вам лучше не слышать нашего разговора.
Кивнув, Фомин бочком-бочком подошел к двери и вышел из комнаты. «Ого, Константинович-то оживает. И бледность, кажется, спадать начала».
– Так это был ты… там, в поезде? – прохрипел вдруг Жуков, отходя от стола. – Точно ты… Голос похож не очень, но нотки твои… А ты ведь оказался прав тогда, – заговорил он уставшим, мне кажется, даже потерянным голосом. – Я ведь сначала думал, что это проверка такая наших органов. Хотел было по приезду доложить в Кремль… – он подошел к шкафу и, вытащив оттуда стеклянную бутылку с чем-то темным, налил в небольшую рюмку. – А потом оказалось, что ты был полностью прав. Эти… – он с какой-то злобой посмотрел на рюмку, – твари там водку пьянствовали! Не просыхали неделями. В штабах бардак. Никто и не думал хоть что-то исправлять после тех командных игр… Все было именно так, как ты и сказал! Все до самого последнего слова! Штаб сам по себе, войска сами по себе. У танкистов нет ни горючего, ни запасных частей. Машины сидят драят, они аж блестят как у кота яйца! Уроды! Дебилы! Сплошное разгильдяйство! Все просрали! Все!
Тут вдруг из-за двери раздался какой-то возглас, а потом с хрустом, чуть не сорвав дверь с петель, внутрь комнаты влетела пара бойцов весьма решительного вида. Не знаю, что они думали, когда врывались сюда, но оружие они явно держали наготове.
– Прибежали… И года не прошло, – хрипло проговорил генерал, махай рукой. – Давай обратно. И без вас тошно.
Пока оба бойца топтались на месте, и другие с тревогой выглядывали из-за проема дверей, я вспоминал, что хотел еще рассказать. «Так… Жуков – это реально фигура. И поучать его знаниями из будущего у меня хотелка еще не выросла. Да по-хорошему, чего я ему сейчас расскажу? О том, когда возьмут Киев? О сотнях тысяч наших бойцов, которые попали в плен под Киевом? О трагедии Ленинграда? Или, может, об обороне Сталинграда? Ха-ха-ха! Нет, тысячу раз нет! Глупо заглядывать так далеко. У Жукова сейчас огромная задница прямо здесь! Все горит! Все буквально пылает! Весь июнь, июль, сентябрь немец будет так переть, что говорить важно именно о сегодняшнем моменте!» Словом, я решился и начал рассказывать
