Почти вырвавший у меня из рук рисунок «батя» больше минуты «сканировал» его жадным взглядом, останавливаясь то на одном, то на другом элементе обмундирования.
– Что это и для чего? – наконец он ожил и ткнул пальцем в разгрузку.
– Это тканная или брезентовая система, на которой носятся боеприпасы: магазины и патроны, гранаты, ножи и прочее, – я на себе начал показывать, что и как нужно носить. – Главное, это позволяет разместить все боеприпасы так, чтобы их вес был максимально распределен. Использование такой разгрузки позволит повысить массу носимых боеприпасов, а также наиболее рационально их распределить на теле.
Михайловский понимающе угукнул и показал уже на бронежилет:
– Это похоже на защитную кирасу. Одно время предпринималась попытка активно использовать такие кирасы на поле боя. Однако кирасы получались очень тяжелыми…
В этот момент, когда я собирался вставить и свои «пять копеек» про композитные и многослойные броники наподобие японских клееных кирас или монгольских войлочных доспехов, как отворилась входная дверь и к нам зашел один из лейтенантов охраны, крепкий молодой парень с неизменно серьезной непроницаемой миной на лице. Увидев все это в комнате – обрезки бумаги и ткани, клееный макет наколенника, почти готовую разгрузку – он на несколько секунд впал в ступор.
– Э…э… – не сразу заговорил он. – Товарищ Михайловский, вас вызывает к себе товарищ Сталин, – «батя» сразу же встал со стула и вопросительно посмотрел на меня, я же в ответ недоуменно пожал плечами. – С сыном, – наконец добавил лейтенант, сразу снимая все вопросы.
Первоначальное удивление Михайловского было понятно, так как Хозяин общался, как правило, именно со мной, а не с ним. Он же все время нашего разговора находился рядом с Поскребышевым, секретарем Вождя.
И в этот раз, едва мы вошли в приемную, как Поскребышев, этот немолодой дядька, поздоровался и попросил Михайловского посидеть рядом с ним, а меня пройти в заветную дверь.
– Здравствуйте, товарищ Сталин, – опять этот ломающийся голос выдал мое волнение, прошлый тяжелый разговор, когда хозяин кабинета попенял на мое незнание, сразу же всплыл в моей памяти.
Иосиф Виссарионович, попыхивая неизменной трубкой, тоже поздоровался и вновь повернулся к карте, на которой угадывались контуры Тихого океана. «Тихий океан, Япония, 7 декабря… Понятно! Значит, он уже прочитал мою записку про нападение на Перл-Харбор. Обладая инфой про нападение Японии, можно было уже подумать и про переброску сибирских дивизий, которые сейчас ох как нужны!».
– Есть мнение, Дмитрий, что мы должны помочь нашим союзникам по антигитлеровской коалиции, – наконец Сталин развернулся и внимательно посмотрел на меня. – Нужно сообщить президенту Рузвельту про 7 декабря. Как вы считаете?
Я уже было хотел кивнуть, как остановился. «А с какого это х…я? Я же прекрасно знаю, что будет через какие-то пять лет! Эти морды Трумэна и довольного Черчилля на документальных хрониках у меня аж перед глазами стоят. Скалятся, черт! Сначала в десны с нами целуются, а потом нате вам, пожалуйста, план ядерной атаки на Союз “Дропшот”. Нет уж, дорогой Вождь…»
Я в задумчивости молчал, пытаясь продумать, что мне ответить. «Смотри-ка, а товарищ Сталин-то старается быть честным со своими союзниками. Выходит, правду говорили истории, что в истории XX века было лишь два великих мировых лидера, которые держали свое слово, – Сталин и Рузвельт. Остальные, говоря словами Ленина, были политическими проститутками! Тогда здесь надо быть крайне осторожным… Кто знает этого… горца».
– Я… товарищ Сталин, думаю вот что… Штаты прекрасно обойдутся и без нас в Перл-Харборе. Как показала история, их потери там – это капля в море, хотя могло быть совершенно иное! По-хорошему, что они потеряли? Из восьми древних линкоров времен 14-го года уничтожено оказалось только два! Остальные, товарищ Сталин, представляете, были восстановлены и встали в строй. Америкосы, – услышав это слово, Сталин удивленно приподнял брови, – даже ни одного авианосца не потеряли. Да что про корабли говорить, если крупнейшее на Тихом океане нефтехранилище оказалось совершенно целым. Понимаете, эти макаки даже не удосужились по нему ударить, и все топливо осталось целым… Ха-ха-ха, и вы хотите помочь американцам?
Я же не просто так завелся… Брат в свое время этой темы особо касался. Он считал сам замысел японцев гениальным, но его исполнение очень хреновым. Ведь подойдя к разгрому базы более скрупулезно, японцы надолго оставили бы американцев без штанов и владели бы стратегической инициативой на этом участке фронта еще долго и долго, если не всегда.
– В мое время, товарищ Сталин, истории много спорили о том, а что, если бы японцы довели бы дело до конца… Сейчас у нас есть уникальная возможность очень сильно связать руки американцам, – к своей досаде я заметил, что Сталину это явно не понравилось. – Нам нужно смотреть на эту битву в русле даже не этой войны, а того, что будет потом. А что случится потом, я скажу! Американцы получат прекрасный повод вступить в войну и, наращивая свои силы, будут потихоньку затягивать удавку на шее японцев.
Я встал со стула и на глазах удивленного хозяина кабинета подошел к карте, на которой ткнул пальцем в японский архипелаг.
– Если сейчас намекнуть японцам, что нападение на американскую базу должно быть немного иным, то США надолго завязнет. У нас же в Европе совершенно развяжутся руки. За эти годы мы сможем обезопасить Союз на многие годы вперед…
Когда я замолчал, Иосиф Виссарионович долго молчал, рассматривая зашторенное окно. Видимо, я дал ему серьезную пищу для размышления.
– Знаете, Дима, а вам нужно выступать в театре. С такой яркой экспрессией и убедительностью, я уверен, у вас все получится, – указал он в мою сторону трубкой. – Сейчас я должен подумать, чтобы взвесить все «за» и «против». Ваше предложение слишком… э… э… необычное, и его нужно хорошенько обдумать.
Я начал движение к двери, как Сталин спросил:
– У меня есть одна просьба. Помните те песни, тексты которых вы недавно показывали? Это очень хорошие песни, жизненные и очень нужные для страны в такое время. Думаю, нам пригодились бы и другие такие песни…
Вот так необычно, закамуфлировано товарищ Сталин попросил патриотических песен из будущего. Незаметно усмехнувшись, я остановился. «Уж с песнями-то проблем нет будет. Репертуар группы “Любэ” и военные песни Маршалла мне известны очень даже неплохо. А если поднатужиться, можно на-гора выдать еще что-нибудь эдакое…»
– Есть такие песни, товарищ Сталин, – начал я говорить. – Я помню много хороших и берущих за душу песен. Только я вот что еще
