– Ого-го, – едва не вырвалось у меня, когда я вышел из-за ящиков на открытое пространство. – Что это у них такое? Пытают, что ли, кого? Девушка вроде… Уж не Зоя ли Космодемьянская? А был ли про нее фильм? Или, может, она еще не погибла…
В десятке метров от меня и стоявших за мной Михайловского и охранников разворачивалась трагедия, по крайней мере, режиссер задумывал это действо именно так. В центре кулис, изображавших какое-то бревенчатое строение (избушку, что ли?), стоял стул с привязанной к нему девушкой в немного потрепанной одежде. К ней наклонился с нарочито зверским (именно зверским) выражением лица немецкий офицер и что-то шипел. В какой-то момент он ее по лицу, если честно, мазнул ладонью. Та тут же повернулась к зрителю и кинокамере и что-то произнесла.
«Вот же б…ь! Искусство!» Это, пожалуй, была моя первая реакция от встречи с изнанкой киноиндустрии. И хорошо, что сдержался и не выдал такую оценку вслух. «Что это такое? Пощечина или поглаживание? Может, ролевые игры? Картинные позы, картинные движения, выпученные глаза…»
Естественно, я видел хорошее советское кино и восторгался творениями выдающихся режиссеров Союза о войне, мирной жизни, истории страны. Но то, что я видел сейчас, мне совершенно определенно не нравилось. Игра актеров мне не просто казалась неестественной, а даже вызывала смех. Все эти дерганья, показуха, героические позы.
В какой-то момент я понял, что их игра мне напоминала. «Нет, вы только посмотрите! Они что, вообще ничего не понимают? Это же китайские и корейские фильмы в самом худшем их исполнении. Точно такие же позы, ужимки, гримасы. Б…ь, молодой Джеки Чан и то был более естественен, чем они! Маскарад какой-то!»
На сцене тем временем начала разворачиваться кульминация действия. Девушка с горящими глазами, стоя у виселицы, что-то проникновенно вещала. Тут же торчавший гитлеровец зловеще ухмылялся или, по крайней мере, мне так показалось. Обступившие место казни новые действующие лица – кажется, сельчане: какие-то бородачи, маленькие дети, женщины в платках – тоже сверкали взглядами в сторону камеры.
В этот момент я не выдержал такого издевательства над своим пониманием настоящего кино про войну, сформированного сотнями и сотнями ГОЛЛИВУДСКИХ и последних НАШИХ фильмов и, резко развернувшись вцепился в пиджак Михайловского. У меня терпения не хватило даже на наши с ним тайные сигналы, так как меня просто переполняли эмоции и их нужно было срочно кому-то высказать. Он, умница, сразу же все понял. У меня уже не раз были такие эмоциональные «приступы», после которых я просто вулканом выплескивал очень много оригинальных и полезных сведений.
«Батя» впихнул меня в какой-то закуток и, развернув, поставил прямо перед собой.
– Ну? – вопросительно буркнул он, уставившись на меня.
– Что ну?! – тут же начал я «давать стране угля». – Это же просто фарс! Они что там снимают – страшную сказку для детей? Колыбельную для престарелых бабушек?
У Михайловского от удивления вытянулось лицо. Он явно не понимал, чем я был так возмущен. Мне даже показалось, что ему-то игра актеров понравилась. Да-да, это картинное убожество его впечатлило. Но я-то был из другого времени, где такое кино было очень пресным и совсем незрелищным. Нашего пресыщенного спецэффектами зрителя такими творениями было явно не «пробить» и не «завести».
– «Батя», война же идет! Страшная война, где тысячами людей в землю кладут! – я уже завелся на полную катушку и совсем не думал о последствиях таких откровений. – Здесь у младенцев кровь на опыты берут, молоденьких девчонок насилуют, а потом им груди режут и животы вспарывают! Вот какая война! Она с запахом крови, пороха и дерьма! А они как снимают? Что это за позы? А лица их ты видел? Разве так бывает? Ты же был на войне и видел, как все это происходит… Откуда там все это?
Потемневший лицом Михайловский сгорбившись внимательно слушал мою речь, не делая даже попытки вставить хоть слово. Чувствовалось, что мои речи начинают до него доходить.
– Так не бывает! Это фальшь! Может, в чем-то она и красивая, приглаженная, но это все равно самая настоящая фальшивка. Надо оставить это жеманство и этот театр для комедий и мелодрам! Пусть там воспитывают хорошее и красивое! – «батя», видимо, не в силах все это запомнить вытащил свой блокнот, куда он заносил мои «откровения для ученых и изобретателей». – Идет страшная война, и зритель должен это видеть! Он должен ненавидеть врага всем своим нутром! Как говорит Симонов: «Сколько раз встретишь немца, столько раз и убей его!» Так и наши фильмы сейчас должны «зажигать» людей, давать им силу, должны заставлять их подниматься с земли и под обстрелом идти вперед, на врага… Пусть это будет кровь, грязь, жестокость! Пусть советские люди видят истинное лицо врага! Каждый сейчас должен знать, что немец с экрана фильма – это нелюдь, который идет, чтобы стереть нас с лица земли!
Карандаш Михайловского, словно невесомая бабочка, порхал по листам блокнота, рисуя какие-то каракули.
– Не надо жалеть врага! Покажите его жестокость! Пусть люди видят, как они в концлагерях сжигают пленных заживо, как плетьми сдирают с людей мясо, как делают из кожи евреев сумочки и кошельки, – лицо «бати» исказила гримаса, он явно не знал таких «веселых» подробностей о самой цивилизованной нации Европы и ее сателлитах. – Что, «батя», не знал об этом? А о брелоках для ключей из человеческих костей и о париках из волос сожженных в крематориях слышал что-нибудь? Слышал что-нибудь о Собиборе?
Да, меня уже точно понесло! Я совсем забыл, когда и где он будет создан. Но я уже выкладывал о нем все, что видел и слышал.
– Эти гектары и гектары бараков, где лежат высушенные до бестелесного состояния люди, бывшие бойцы и командиры Красной Армии, обычные граждане Союза. Они просто ждут когда, их живыми закопают в землю… Ты видел детей-скелетиков, «батя?» Детишек тринадцати-пятнадцати лет, которые весят 9–10 кило? – продолжал я.
И тут карандаш мужчины с хрустом сломался, а он тяжело дыша продолжал этим обломком что-то чиркать по блокноту.
– Сейчас нужны фильмы об этом, «батя!» – не замечая этого ступора, вещал я. – Не надо ничего маскировать! Эта кровь и ужас нужны всем нам, чтобы мы наконец-то перестали жалеть врага и себя заодно! Необходимо понять, что сейчас идет война на физическое уничтожение! А у нас тут что?! Что это за выпученные глаза на экране?! Нужен четкий, но в то же время максимально естественный посыл – вот жестокий враг, вот его бесчеловечно замученная жертва, а вот герой-боец Красной Армии или работник
