Рассказывая обо всех этих неотъемлемых частях современного и зрелищного блокбастера, я не чувствовал никакой неловкости. Мол, я такой-сякой, сам уподобляюсь манипуляторам, которых же я и хаю. Или я, весь такой красивый, учу уму-разуму гениальных советских режиссеров, которые сняли десятки суперуспешных фильмов. Совершенно нет! Напротив, я чувствовал свою стопроцентную правоту. Ведь я ничего не собирался ломать. Все мои идеи и соображения, которыми я надеялся внести в кинематограф свежую струю, ведь в более позднее время прекрасно работали. А значит, все эти приемы повышения зрелищности и действенности кино сработают и здесь!
– Слушай, «батя», – я поглядел Михайловскому прямо в глаза. – Снимаемый там фильм зрителям конечно понравится, и его будут смотреть и плакать, но… он все равно полное говно, – я почему-то был уверен, что сейчас было не время для выбора выражений. – Ему все равно не стать тем явлением, которое сможет зажечь людей. В данный момент нужен совершенно другой накал эмоций и страстей. Фашист в сотнях километров от Москвы и все еще изо всех сил рвется сюда. Его смогут остановить лишь они, простые люди – такие, как ты. И им нужно что-то, чтобы с легкостью и без страха идти под пули, чтобы, стреляя по врагу, гореть в танке, задыхаясь от дыма, идти на таран или, изнемогая от голода, стоять за станком, – «батя» тяжело вздохнул, и я понял, что он мой с «потрохами». – Ты ведь понимаешь, что я знаю очень много, и поэтому Хозяин мне доверяет. Так вот, сейчас я совершенно точно знаю, что нужно изменить в фильме, чтобы он стал совершенно другим. Мы – ты, я и режиссер – сделаем его лекарством для наших людей и ядом для врага, от которого он будет корчиться в мучениях. И надо лишь, чтобы режиссер ко мне прислушался.
Тот несколько минут молчал. И я прекрасно понимал, что ему нелегко согласиться со мной. Конечно, за все эти дни он не раз убеждался, что я исключительный феномен, знаний которого хватит на несколько научных институтов. Однако сфера искусства была в Союзе сакральной и всегда курировалась лично первым лицом, поэтому влезать туда своим «свиным рылом» было чревато наступлением очень негативных последствий.
– Ладно, Дмитрий, по рукам, – и моя ладонь утопла в его здоровенной клешне, которой бы более подошел меч, а не его любимый наган. – Попробуем… Только знаю я этого режиссера. Пырьев это. Кремень, а не человек. Говорят, его в Гражданскую казара поймала и давай ему ногу на костре палить, а он им все это время «Интернационал» пел. И так разозлил их, что они пару раз выстрелили в него. Потом, правда, выяснилось, что пули в портсигар его попали… Словом, так просто с ним не поговорить.
Однако меня уже было не остановить. Честно говоря, у меня и в прошлой жизни так было. Если уж я «оседлал тему», то держись – я несся, словно тяжелый танк… План у меня сложился почти мгновенно. Был у меня такого рода опыт по мягкому уговариванию людей, когда действовать нужно было не силой, а горькими напитками.
– Сделаем, «батя», так… Его надо напоить в каком-нибудь укромном месте и высказать ему все эти замечания и предложения, – я показал стакан, в который что-то наливают. – Он будет дезориентирован и, скорее всего, сговорчив. С утречка же, когда он проспится и чуть оклемается, то надо немного наехать на него авторитетом личного порученца Вождя, – тут я заметил легкую ухмылку Михайловского, которую тот и не думал скрывать. – Да, а что тут смешного? Чай, не придумали, а заработали. Скажешь, так, мол, и так, есть личная просьба… – я ткнул пальцем в потолок. – Надо бы немного доработать сценарий и кое в чем переработать сам процесс съемок. И можно намекнуть, что я не просто какой-то там пацан с улицы, а сын… – тут я еще более выразительнее ткнул в потолок.
На этот раз «батя» уже не улыбался, а отрицательно качал головой. Он прекрасно понимал, что люди и за меньшее отправляются «пить кофе к Берии», а потом рубить сосну в Сибирь (если повезет).
– Ладно, тогда я сам, – буркнул я. – Надеюсь, до него дойдет, что сыну Вождя не отказывают в просьбе, – Михайловский вновь укоризненно покачал головой. – Давай-ка ты, «батя», следи за клиентом, чтобы к концу съемок его не упустить, а я пойду-ка пока здесь пошатаюсь и подумаю. В одиночестве думается хорошо. И этих архаровцев с собой возьми, а то я чувствую себя не под охраной, а под арестом.
Михайловский поднялся и молча отвесил мне легкий и, как я понял, шутливый подзатыльник за мои художества и шутки на грани фола.
– Ну вот и хорошо. Пока клиент под присмотром, я немного тут пошарюсь… Интересно ведь, – с этими словами я юркнул в щель между здоровенными ящиками и оказался в каком-то проходе. – Посмотрим, что у нас тут есть…
Правда, смотреть тут в общем-то было особо не на что. Кругом стояли какие заколоченные ящики с непонятными цифрами и надписями, корзинки, рулоны с бумагой. Чуть дальше я вообще наткнулся, кажется, на часть гардероба артистов – кучу стоячих вешалок со сценическими костюмами, среди которых виднелись и женские платья, и мужские костюмы.
– Костюмерная, значит. Может, здесь где и оружейная есть, я бы еще от одного пистолетика не отказался, – бормотал я, пролезая между костюмами. – Пыли-то сколько…
Ничего не видя от поднявшейся пыли, я сделал шаг, нащупывая землю и вдруг… к своему удивлению завис в воздухе. «Б…ь, меня схватил кто-то!» Меня, словно кутенка, кто-то рывком дернул в сторону и, опрокинув на землю, потащил. Я не мог ничего сделать против грубой силы и бессильно мотался, ударяясь то об одно, то об другое.
– Все. Ша, – наконец тащивший меня остановился, и я, словно шатающийся куль с мукой, был поставлен на ноги. – Ну что, гаденыш, попался…
Прямо мне в лицо дыхнула какой-то гнилью улыбающаяся бородатая рожа с надвинутым на волосы высоким картузом. Это был здоровенный дядька в пиджаке, подпоясанном тонким ремешком, и темных брюках, заправленных в жутко пахнущие ваксой сапоги. Все его выпученное пузо закрывал длинный передник – фартук с парой карманов посередине – непременный атрибут то ли дворника, то ли грузчика.
– Вот же радость кака! Не чуял даже. Михась, знаешь, хто це таке? – бородач был определенно доволен собой и не переставал скалить щербатый рот. – Да подойди ты ближе, дурья твоя башка. Хлопец-то ужо никому не скажет. Так ведь, змееныш, – к моей шее тут же прикоснулось холодное лезвие ножа, который у бородатого в руках возник словно по волшебству. – Это ублюдок Усатого Антихриста, прости мя господи, – он размашисто перекрестился. – Слышал я,
