– Откуда ты знаешь это прозвище? – прошептала сестра Игнация.
– Оно всем известно, – ответила безумица. – О нем говорится в сказке. О ведьме с тигриным сердцем. Ее рассказывают вполголоса в каждом доме Протектората. Но рассказчики ошибаются. У тебя не тигриное сердце. У тебя вообще нет сердца.
– Нет такой сказки! – отрезала сестра Игнация и мягким шагом двинулась вперед. Сгорбила плечи. Заворчала. – Это я сочинила все сказки в Протекторате! Я! Все они пошли от меня! И этой сказки я не рассказывала.
– И что же? Сестры говорят: «Вот шаги тигра». Я сама это слышала. Они поговаривают о тебе много интересного.
Старшая сестра побледнела.
– Не может быть, – прошептала она.
– Не может быть, чтобы брошенный в лесу ребенок выжил, – сказала безумица. – Но моя дочь выжила. Она была здесь. Совсем недавно. Невозможное возможно. – Она огляделась. – А мне здесь нравится, – заметила она.
– Отдай башмаки.
– Кстати, о невозможном. Бумажные птицы не умеют летать и не могут нести человека. И все же они принесли меня сюда. Я не знаю, где они, но они меня найдут. Я не могу знать, куда пошла моя дочь, но я ясно вижу место, где она находится. Прямо сейчас. И я отлично знаю, как туда добраться. И знание это не от головы, а от ног. Мне подсказали башмаки. Они такие умные.
– ОТДАЙ МОИ БАШМАКИ! – взревела Старшая сестра. Она воздела над головой исступленно сжатые кулаки, а когда выбросила их вперед и разжала пальцы, в руках у нее очутились четыре острых ножа. Без малейшего промедления она замахнулась и отправила ножи в полет, прямиком в сердце безумицы. И они попали бы в цель, если бы только безумица не повернулась на каблуке и не сделала три танцующих шага в сторону.
– Это мои башмаки! – закричала сестра Игнация. – Ты даже не знаешь, как ими пользоваться.
Безумица улыбнулась.
– Почему же? – сказала она. – Знаю.
И прямо на глазах у оторопевшей сестры Игнации она несколько раз на пробу шагнула, оставаясь на месте, и исчезла, оставив лишь вспышку. Сестра Игнация осталась одна.
Задымил второй кратер. Земля содрогнулась так сильно, что сестра Игнация упала на четвереньки. Каменистая земля у нее под руками была горячей. Вулкан мог проснуться в любой миг. Огонь рвался наружу.
Она встала. Расправила платье.
– Ну что ж, – сказала она. – Хотите играть – сами виноваты. Я тоже сыграю.
И она побежала по охваченному дрожью лесу, в котором за несколько минут до того исчезла безумица.
Глава 41, в которой пересекаются пути
Луна карабкалась по крутому склону. До хребта оставалось совсем немного. Над горизонтом вставал светлый горб луны. Внутри у Луны что-то гудело, будто туго сжатая пружина, которая вот-вот высвободится. Что-то вздымалось и опадало у нее внутри, волной ударяя то в ноги, то в руки. Она споткнулась и больно ударилась ладонями о каменистую землю. Мелкие камни под ее руками задергались, покатились, поползли прочь, словно насекомые. Нет – они и впрямь стали насекомыми, усатыми, мохноногими, с блестящими крыльями. Стали водой. Стали льдом. Над горизонтом поднималась луна.
Когда Луна была еще маленькой и вечно ходила со сбитыми коленками и спутанными волосами, бабушка рассказывала ей про гусеницу: как она проживает свою недолгую жизнь, растет, толстеет, никого не обижает и наконец превращается в куколку. А внутри куколки гусеница начинает меняться. Ее тело становится другим. Каждая клеточка тает, рассыпается, преображается и собирается заново в нечто совершенно иное.
– А гусенице от этого не больно? – спросила как-то раз Луна.
– Для гусеницы это как магия, – очень медленно ответила бабушка, сощурив глаза.
Тогда в памяти у Луны случился провал. Но сейчас, сейчас она вспомнила, каково это было – как слово «магия» птицей упорхнуло прочь. Она как наяву увидела его полет, каждый звук, каждую букву, которая влетает в одно ухо, вылетает из другого и пропадает вдалеке. Но теперь слово вернулось. Бабушка пыталась объяснить ей, что такое магия. Может быть, пыталась не раз. Но потом она просто привыкла к тому, что Луна не может этого понять. И вот теперь Луна тонула в буре воспоминаний, наперебой вихрившихся у нее в мозгу.
Гусеница становится куколкой, говорила бабушка. А потом она меняется. Меняется кожа, меняются глаза, меняется рот. Исчезают ноги. Все, что в ней было своего – даже сознание себя, – превращается в неопределенное месиво.
– А что такое месиво? – спросила, широко раскрыв глаза, маленькая Луна.
– Ну, – ответила бабушка, – не совсем в месиво. В вещество. В вещество, из которого сделаны звезды. В вещество света. В вещество, каким была планета прежде, чем стать планетой. В то, чем является ребенок, покуда не появится на свет. В вещество семени, из которого потом вырастет платан. Все, что ты видишь вокруг, превращается или развоплощается, умирает или живет. Все в этом мире непрерывно изменяется.
Луна бежала по хребту горы и менялась. Она ощущала эти перемены. Перерождались кости и кожа, глаза и душа. Все механизмы ее тела – каждая шестеренка, каждая пружина, каждый хорошо подогнанный рычаг – менялись, собирались заново и со щелчком становились на свои места. На новые места. И Луна становилась другой.
На хребте был человек. Луна не видела его, но костями чувствовала его присутствие. Еще она знала, что где-то рядом находится бабушка. То есть ей казалось, что это бабушка. Ощущение бабушки поднималось у нее в душе, но стоило попытаться почуять, где бабушка сейчас, как ощущение таяло и ускользало.
– Это ведьма, – сказал человек. У Луны сжалось сердце. Она побежала еще быстрее, хотя путь был крут и долог. С каждым шагом бег ее становился все быстрее.
«Бабушка!» – кричало сердце.
«Уходи!» – Она уловила это не слухом. Приказ звенел в ее костях.
«Иди назад!»
«Что ты творишь, глупая?»
Это все воображение. Ну конечно, просто воображение. И все же… Почему ей казалось, что голос исходит из того самого отпечатка, что оставила бабушка в ее душе? И почему он звучал в точности как голос самой Сян?
– Не бойся, дружок, – сказал мужчина. – Я все сделаю быстро. Ведьма сейчас придет. Она меня не увидит. И тогда я перережу ей горло.
– БАБУШКА! – закричала Луна. – БЕРЕГИСЬ!
И услышала один-единственный звук. Ночь разрезал крик ласточки.
* * *– ПОЛАГАЮ, нам следует прибавить шаг, мой друг, – сказал Глерк, взял Фириана за крыло и потащил вперед.
– Меня тошнит, – с этими словами Фириан упал на колени. Если бы он упал так еще утром, то наверняка порезался бы. Но теперь его колени – а также задние лапы целиком, и спина, и даже передние лапы, – были покрыты толстой прочной кожей, на которой уже начали проступать крупные яркие чешуи.
– У нас нет времени болеть, – сказал Глерк и оглянулся.
