– А представь, каково мне. Эта смерть на столе… Ненавижу такие дни. Всегда чувствуешь себя виноватым.
– Да! – жадно подхватил Глеб душевную ноту. – Тыща сомов, тебя заклинило на этой смерти! А чо так? Как будто у тебя первый трупяк в практике! Ну? Брось дурное! Тех пережил, и этого переживешь. Ну, Портной, ну и что! Были випы и покруче!
Леднев откинулся в кресле и медленно, театрально огляделся:
– Кто сказал Портной?
– Ты, – резко замелькал Глеб.
Дмитрий Антонович покачал головой:
– «Ты» – все-таки слишком фамильярно. Наверное, нам стоит перейти на «вы». Товарищ майор или как вас там, не имею чести… Хотя сперва было очень похоже, да. Но украсть чужое зуз-тело – большого ума не надо, наверное… Зато как вас легко развести, а? Раз-два – и готово. Положите вашему начальнику заявление об уходе. Потому что мой правнук Глеб никак не мог знать, ниоткуда, что на столе у меня умер Портной.
– Оффай, – поднял руки мерцающий Глеб. – Признаю свой косяк. Только вот самая интересная мысль от тебя ускользнула, деда: а что если твой обожаемый правнук Глеб действительно знает об операции с Портным? И даже побольше тебя? А? Чо тогда? А, бача? Ты меня проклянешь?
Дмитрий Антонович секунду смотрит на него и затем быстро, испуганно отключает связь.
36. Рита
Вечером вдруг – тревога: кто-то попал в зону одиночества.
Оказалось – Рита.
Охрана получила сигнал Спутника от ее светляка, тотчас выехала на место локации, нашла ее где-то в парке, избитой и раздетой, и отвезла в тюремный лазарет.
Ментор имел загнанный и похоронный вид, на лице его читалось: пора готовиться к новой ссылке. Его, Морковку и других воспитателей – тех, кто был в тот праздничный день в медресе и отвечал за поведение учеников – по очереди возили на допросы. Однажды приехали и прямо с уроков забрали сразу четырех наших парней: Воропая, Цыганка, Самойлова и Карпенко. Оказалось, Рита обвинила Цыганка и двух его приятелей в избиении, а Воропая в изнасиловании.
Меня, Базлаева, Усманову и Великанову тоже допросили – все мы подтвердили, что Воропай ушел вместе с нами за два часа до происшествия. Комендант общежития, вахтеры, охранники и нянечки подтвердили, что Воропай прибыл в школу вместе с нами. Наружные и внутренние камеры наблюдения показали то же самое. Но Рита стояла на своем. И следствие продолжало вызывать свидетелей – для порядка.
Кто-то показал, что Рита ушла с праздника с Баштаром и его доттагами, кто-то – что ее провожала группа Цыганка. Кто-то подтверждал, что Воропая не было ни в одной из групп. Кто-то видел, что группы наших и нохчей вышли вместе и потом разделились, но не мог вспомнить, с кем из них осталась Рита и был ли там Воропай. Показания путались.
Еще бы! Когда праздник закончился и все вышли из медресе – по закону гостеприимства комусы проводили наших до границ исламской директории. Кто с кем и на какие группы разделялся по пути – установить теперь было сложно: даже Ментор с Морковкой упустили из виду, как тасовалась и двигалась толпа.
Понедельник, вторник, среда – ничего: Рита продолжала стоять на своем. А нас затаскали по кабинетам. Наконец, следствие решило прибегнуть к «сердечному вразумлению». Для вразумления призвали Ментора как воспитателя класса, а Ментор – Юрочку и меня – как прямых свидетелей по делу и самых близких из свидетелей друзей Риты. Следователь выдал нам пропуск на троих и спецэкипажем доставил в тюремную больницу.
Нас провели в зал свиданий. Это была тесная комната, разделенная решеткой надвое: одна сторона – для посетителей, вторая – для заключенных. Две охранницы – здоровенные тетки с лошадиными бицепсами – ввели Риту.
Я ее не узнала. Разбитые губы и нос, вокруг глаз – черные синяки-очки, отек по всему лицу. Из-под гематомных век тускло и затравленно выглядывали когда-то сверкающие синим пламенем зрачки.
– Что, страшная, да? – засмеялась она неподвижным, распухшим ртом.
Она смотрела на Юрочку. Тот сидел, уронив голову в плечи, закрыв лицо руками.
– Гамаюн, – сказал Ментор с чувством. – Рита. Девочка моя. Послушай меня. Вот что я тебе скажу. Ты это… Откажись от своих обвинений. Поступи разумно – и с тобой поступят так же…
– Не откажусь.
Ментор страдальчески поморщился.
– Ну, хорошо, давай подумаем, что можно сделать. Доказательств у нас нет, свидетелей нет, у Воропая алиби – и что мы имеем? Все уверены, что ты лжешь. Понимаешь?
– Я не лгу!
– Цыганок, Самойлов и Карпенко утверждают, что не притрагивались к тебе. Говорят, мол, ты их обвиняешь потому, что они видели, как ты ушла с чеченцами.
– Неправда! Все было не так.
– А как?
– Я вышла в полдевятого из медресе, все расходились. Меня провожали Амина и Зайна, Баштар охранял нас. Впереди двигались наши толпой. И позади были люди. Потом с нами поравнялись… эти трое, Цыганок и его дружки… И начали цеплять Баштара… Не помню, какие-то шуточки тупые, но Баштар стал заводиться, в чем дело? – говорит. Цыганок такой: извини, брат, в мыслях ничего не было, мы же все кунаки и все такое. Анекдоты какие-то стал травить… Стоим, все мирно. Цыганок достал косяк, предложил Баштару.
На слове «косяк» Ментор ахнул и заерзал на стуле.
– Под конец они уже обнимались. А пока стояли, аллея опустела, все уже далеко ушли. Цыганок говорит: спасибо за гостеприимство, уже поздно, мы дальше сами дойдем и за девочкой нашей присмотрим. Это про меня. Баштар еще спросил: а разве можно девочке одной в мужской компании ходить? Цыганок говорит: это моя сестра. И я, дура, почему-то говорю… Да, говорю, это мой заботливый братишка. Я Цыганку доверяла. И пошла домой с ними.
– Значит, Баштар с Аминой и Зайной вернулись обратно, а ты ушла с Цыганком, Самойловым и Карпенко.
– Да. Было около девяти. Мы зашли за поворот на 2-й развилке. Там, где камера разбита. Цыганок остановился и говорит так, печально: «Плохо, что я обманул его. Ты ведь мне не сестра, да?». Я засмеялась: «Ну, да» – говорю. «А кто ты мне?» – спрашивает. Тут я поняла: что-то не то. Вижу – Самойлов и Карпенко по бокам от меня вот так встали. А Цыганок напирает: «Ну? Кто ты мне?». Я разозлилась. «Никто» – говорю. «Никто, значит. А им?» – показывает на своих дружков. «Им тоже», – отвечаю. «Тогда, может, поцелуешься с ними? Сначала вот Жеку поцелуй, потом Серегу, или наоборот – тебе ведь без разницы, или сразу с двумя. Пацаны, вы ведь не против?». Они заржали. «Зачем?» – говорю. «А зачем ты со мной целовалась? А? Мы ведь друг другу никто?». И так выкрикнул надрывно это «никто», что петуха дал. Мне вдруг жалко его стало и смешно
