– Нет-нет, погоди.
Чувствуя сильное волнение, Дмитрий Антонович снова подошел к окну, долго всматривался и вслушивался. Ничего. Все тот же безлюдный городской пейзаж.
Заиграли Зузы.
На дисплее появилась взъерошенная голова доктора Рыбкина.
– Да, Иван Семенович, слушаю. Расскажите мне что-нибудь хорошее. Отчет готов?
Рыбкин виновато развел руками.
– Тогда какого черта вы мне звоните, дорогой мой? – раздраженно сказал Леднев и тут же опомнился. – Простите, ради бога. Плохой день. Вы что-нибудь выяснили?
– Я изучил все материалы дела, прочитал нейрограмму. И вот что я думаю. Эти ее видения…
– Воспоминания о будущем?
– Да. Я, кажется, знаю, как их объяснить.
– Сделайте милость.
– Ну, кхм… Я пришел к выводу, что это, так скажем, складки ретроспективной памяти. Смотрите. Мы вводим РЕВ, да? Под его воздействием испытуемый заново проживает прошлое, как настоящее. Поступательно, момент за моментом. И, как в жизни, в каждый текущий момент он сохраняет неведение о последующем моменте. Так должен работать препарат. Но работает не совсем так. Время от времени линейность воспоминаний нарушается – я заметил, что это происходит в моменты проживаемой заново крайней усталости или стресса – и тогда ретроспективная память о последующих событиях может выступать вперед… или назад? – словом, когда пациент находится в какой-то точке хронотопа, которую воспринимает как текущее настоящее, и в эту симуляцию настоящего вторгается более позднее воспоминание…
– Испытуемому кажется, что он прозревает будущее, – закончил Леднев. – Да, именно это я и ожидал услышать.
– Однако, – сказал Рыбкин, – такое объяснение не применимо к тем случаям, когда она прозревает что-то, о чем априори не может помнить и знать. Например, ее видения умной бури – железные тучи и огненный дождь.
– Чепуха, – сказал Леднев. – Мало ли какие тучи ей привиделись. Совпадение.
– А Хаканарх? Она явственно видела слово Хаканарх!
– Некоторые вещи и слова просачиваются в зону светляков, вы же знаете. Особенно маргинальные.
– А ее видения про мужа-калеку?
– Мы всерьез будем обсуждать все девичьи фантазии?
– А если это не фантазия, если это сбудется?
– Вот тогда и поговорим. Послушайте, друг мой, – нетерпеливо поерзал Леднев. – К чему вы клоните? Все ваши доводы – скорее не за, а против РЕВ-препарата. Они меня лишний раз убеждают, что он неэффективен и не отвечает заявленным требованиям.
– Погодите, погодите, Дмитрий Антонович. Вы ведь сами знаете – недостаточно экспериментальных данных, мы имеем всего лишь один случай…
Леднев махнул рукой:
– А, бросьте! И одного достаточно. Мы им что обещали? Универсальный препарат, воздействующий на любого человека. Препарат абсолютной правды, идеальной памяти, без ловов и уж тем более – без ложных воспоминаний о будущем.
– Вот! – Рыбкин вытаращил глаза. – Идеальная память! Вот об этом я и хотел… Вот почему я звоню! Послушайте! Только не смейтесь… А что если вы действительно создали препарат идеальной памяти? Совершенной памяти?
– Не понимаю, – пробормотал Леднев.
– Смотрите. Мы привычно думаем, что память – это только о прошлом. В силу нашего линейного восприятия времени. Когда вы создавали препарат…
– Мы! Мы создавали препарат, дорогой мой. Вся лаборатория. Не обижайте меня этим «вы». Я никогда не приписывал себе результатов коллективного труда.
– Но если бы не ваш гений…
– Бросьте, бросьте. Ближе к делу.
– Хорошо. Когда… мы создавали препарат на основе вашей идеи о точке универсума…
– Это не моя идея. Это старая как мир идея, и вообще какая-то квазирелигиозная чушь, я, видимо, ляпнул что-то такое для смеха в отвлеченной беседе, а вы…
– Умоляю! Дмитрий Атонович! Нет времени! Позвольте мне договорить, пока не разорвало связь! А иначе… разорвет меня!
Леднев выставил вперед ладонь:
– Я уже все понял, не трудитесь. Вы хотите сказать, что мы случайно, работая над идеальной памятью о прошлом, попали в точку универсума – идеальную память обо всем времени.
– Да! – воскликнул Рыбкин, триумфально воздев руки.
Леднев грустно покачал головой.
– Увы, мой друг. Это глупо. Это крайний детерменизм – считать, что будущее можно увидеть не как прогноз, а как свершившийся факт. Это означало бы, что все предопределено заранее. Что будущего, по сути, нет. Иначе мы бы имели дело не с «воспоминанием о будущем», как у испытуемой девицы… А с бесконечно разветвленной сетью вариантов воспоминаний. Мы бы имели дело с хаосом потенциальностей. Таким множеством различных версий жизни, что…
Рыбкин каждое его слово подтверждал восторженным кивком:
– Может, так оно и есть? Просто мы не видим? Потому что… Потому что находимся внутри одной из версий?
Леднев пожал плечами:
– Ну, теоретически. Допустим. И что? Послушайте, друг мой. Я не силен в этих всех теориях струн, квантовой механике и прочих тропинках Борхеса, мы тут можем блуждать до бесконечности…
Он не договорил: воздушный дисплей схлопнулся. Связь выключилась.
«Хотя… – вслед прерванному разговору подумал Дмитрий Антонович. – Пожалуй, что-то и правда в этом есть. Откуда нам знать, как оно все на самом деле? Может, действительно, версий – бесконечное множество, а мы не видим, замкнутые в одной из них? Может, бог многорук, как Шива, только рук у него не восемь, а бесконечное множество (впрочем, если восьмерка символ бесконечности – все сходится, как забавно) – и каждая рука одновременно пишет свою законченную версию мира, и в каждой версии – другая версия нас»…
Он рассмеялся. До чего ты дошел, Леднев. Символы, числа, «все сходится»… Так и до Лидии Аркадьевны недалеко. Эх, выпить бы. И поспать часов десять. Устал. Как же я, черт побери, устал.
38. Ложные светляки
Пятница, 12 мая. Мой последний день в крипте.
Отец Григорий ходит из угла в угол – так, что со стола разлетаются бумажки, – и потрясая кулачищами, вопиет:
– …И вдруг на тебе: иконоборцы были правы! А догмат Седьмого Вселенского собора – это вам что, хрень собачья? И мы должны это принять? А завтра скажут наоборот – и снова примем? И снова будем жечь несогласных?
Сегодня в Луче Правды показали казнь раскольника, бывшего настоятеля Копельского прихода. Прокурор сказал, что следствию понадобилась двойная доза сыворотки, чтобы он заговорил на допросе – какой расход бюджету. «Он еще и расхититель казны! – гремел прокурор. – А на вид – посмотрите-ка – божий одуванчик. Просто мастер маскировки. И я не удивлюсь, если он окажется британским шпионом». Изможденный ветхий старик только моргал близоруко в ярком свете прожектора. В приговоре его называли матерым лисом, битым да недобитым, дьявольски лукавым преступником, который распространял хулу на Патриарха, Муфтия и Помазанника, готовил раскольничий бунт и восставал против основ Государства. Отец же Григорий назвал его святым мучеником. «Еще одна мученическая смерть за веру нашу, за истинную Церковь!» – вскрикивал он умиленно и тут же рычал, грозя кулаком: «Инославные, самосвяты, воздастся вам, бляди!».
Пока он бушевал и неистовствовал, я писала за своим станком третьего дня начатую икону, да только портила. Все мои мысли были стеснены событиями последних дней, я думала о судьбе Риты и не могла понять свои чувства, в которых смешивалось сострадание и злорадство. И что-то
