На память пришла прочитанная где-то история о Солоне, государственном деятеле Афин, услышавшем однажды, как племянник распевает стих Сафо. Солон тут же попросил мальчишку повторить, чтобы он смог запомнить стих. На вопрос, зачем ему это, мудрец ответил: «Чтобы выучить и умереть».
Я не собиралась прекращать охоту. Я даже не пришла в ту точку, где наркоман выбрасывает один наркотик, чтобы купить другой. Сафо никогда не отказывалась от любви, даже когда желание обращалось кинжалом, терзающим ее сердце. Возможно, трахая своего любовника Фаона, она думала, что никакой привязанности не возникнет. Я просто потрахаюсь с этим юным красавцем и забуду его, должно быть, думала она. Или, может быть, рассчитывала, что заставит его полюбить ее через трах. Но полюбить ее Фаон не смог: Сафо была то ли слишком старая, то ли слишком жалкая, а он – юн и горяч после того, как натерся волшебной смесью Афродиты, превратившей его из старика в юного красавца. Ситуация была трудная для любой женщины, но Сафо просто не могла ни сыграть хладнокровно, ни остаться в стороне.
Наркотики кончились, и я оказалась в том пункте, где наркоманка идет к дилеру и ждет. Даже если ее колотит, она ждет. Даже если он не вернется, она ждет. Ничего другого не остается.
Каждый вечер я возвращалась к камням и, завернувшись в одеяло, сидела на берегу океана. День шел за днем, боль ослабевала, и ее вытесняла пустота. Все больше и больше я ощущала себя тыквой, которую кто-то выбрал ложечкой. Я прошла очищение и чувствовала себя почти святой, словно могла смотреть на себя с неба. Смотреть и видеть завернувшуюся в одеяло женщину на камнях у океана. Женщину, ожидающую возвращения любимого. Все, что я знала об искусстве, говорило, что я – картина. Определенно – стих. И Сафо тоже. Я, может быть, не знала о ней многого, но она чувствовала то же, что и я. Я была мифом. И хотя я убедила себя, что никогда больше не увижу его, думать об этом было нестерпимо больно. Мое тело плакало. Но я не позволила пустоте съесть меня целиком. Внутри еще тлела искра надежды, каждый вечер гнавшая меня из дома.
Я всегда брала с собой тележку – на случай, если Тео вдруг появится. Хотела показать, что готова потрудиться ради него. Но при этом я частенько спрашивала себя, а не заклятие ли это – я беру тележку, и Тео не приходит, как делают некоторые, беря с собой зонтик в солнечную погоду и считая, что таким образом страхуются от дождя. Так или иначе, тележка была моим тотемом, и мне ничего не оставалось, как возить ее с собой, демонстрируя надежду на богов, в существование которых я вроде бы и не верила. Чем-то это напоминало пустой кубок, ждущий, когда же его наполнят.
Каждый вечер я напоминала себе, что в последний раз даю Доминику транквилизатор, и каждый вечер делала это – на всякий случай. А вдруг Тео вернется? Я повезу его домой, и никаких затруднений и осложнений возникнуть не должно. Мы сразу ляжем, и я сделаю все, чтобы только остаться с ним. Никогда больше даже мысли не допущу, что уйду от него.
Иногда я засыпала на камнях и, соскальзывая в темноту, представляла, как он следит за мной скрытно, проверяет. Возможно, за мной наблюдали те самые боги, в которых я вроде бы не верила. Но с богами и другими мифическими созданиями все вот так. Ты представляешь, что они наблюдают за тобой. Ты почти чувствуешь это. Вот так и я ждала Тео. Без него ничто не имело смысла, кроме надежды на его возвращение.
Однажды ночью мне приснилась Сафо. Она пришла на берег и села на камень возле меня. Выглядела поэтесса как Куриная Лошадь, но только в образе страстной мужеподобной лесбиянки: полные бедра закованы в рваные джинсы, волосы уложены в стиле «помпадур» и выкрашены в черный цвет. Сафо – Куриная Лошадь сказала, что с моей стороны глупо ждать возвращения Тео, а потом дотронулась ладонью до моей грудины.
– Посмотри на себя. Это все из-за глупого мальчишки с хвостом.
– Но ты сама была когда-то безумной царицей безответной любви. Уж ты-то должна меня понять.
– Будь осторожна, не утони.
Я закрыла в том сне глаза, и она поцеловала мои сомкнутые веки. Что-то шевельнулось во мне, и я почувствовала, что хочу потереться о ее бедра под джинсами. Потом, в том же сне, я открыла глаза и увидела, что Сафо превратилась в Клэр.
– Извини, что не могу утонуть с тобой, – сказала Клэр.
– Ничего.
– Нет, правда, Люси, мне так жаль.
– Никто и не утонет! – заявила я. – Иди и приведи в порядок ногти на руках и ногах. Притворись, что у тебя свидание с Дэвидом.
– Мани-педи как антидот от самоубийства. В этом весь смысл. Но я только что сделала и маникюр, и педикюр. Если все сделано, что ты предлагаешь вместо самоубийства?
– Может быть, «Le Pain Quotidien»? Сходи-ка за плюшками. А мне нужно остаться около воды – на случай, если приплывет.
– И долго собираешься ждать?
– Осталось немного. Я чувствую, он наблюдает.
50
Прошло четыре ночи, и надежда начала таять. Болезнь снова заявила о себе; теперь она проникла глубже, до костей, и напоминала болезнь в той форме, как ее описывают наркоманы. Я постоянно обделывалась. Меня рвало в океан. Не знаю, что он сделал со мной, но физическая зависимость была налицо. Я буквально нуждалась в нем, чтобы выжить. Мне приходилось слышать о людях, умерших из-за того, что их лишали наркотиков. Что бы ни выливалось из меня, хорошего в этом не было. Неужели и я умру – в трясучке, обосравшись? Неужели меня ждет вот такая, болезненная, дерьмовая смерть? Мне стало вдруг страшно. Я испугалась, что умру от остановки дыхания. Ужасала одна даже мысль о том, что я не смогу вдохнуть и просто-напросто исчезну. И что
