— Эко ты хватил. И много охочих?
— Хватает.
— И что, все проходят?
— Нет. Не все.
— Да юлишь ты, дружище, — заметил Кйорт. — Думается мне, что обычно тут решаются пройти те, кто в миру бед натворил и кого по всем городам то ли Севера, то ли Юга с собаками ищут. Ведь между Югом и Севером нет договоренностей. Вот и весь сказ. И никакой романтики.
— Вот все ты испортишь, — рассмеялась Амарис. — А я уж напредставляла себе.
Напряжение схлынуло, как море во время отлива, обнажив берега нервов, и из открывшихся подводных гротов души раздался дружный хохот троицы.
32-2.
32.
Кардинал Грюон любил море и, не стань он священнослужителем, непременно сделался бы моряком, капитаном большого парусника. Непременно капитаном, конечно, а как же иначе? И, возможно, не одного корабля, а небольшого флота. Соленые брызги, летящие в лицо, когда острый киль разрезает высокую волну, или мерное шипение кильватерной струи да скрип снастей — эти звуки были для него такими добрыми и успокаивающими. Он мог часами стоять на палубе и смотреть на расходящийся в стороны кильватерный след. Но сейчас он всего этого не замечал. Смотрел, но не видел. Он ждал кардараха. Вот уже который день он приносит пугающие новости, и Грюону тяжело было трактовать те путаные образы, что передавал Марк через птицу. В какой-то момент он даже подумал, что новый король нашел способ обойти необычные способности его вестника, но сразу отринул такую мысль. А сегодняшних вестей он ждал с наибольшим нетерпением, ведь сегодня Марк впервые должен был самостоятельно открыть дверь сновидений, он уже достаточно здорово управлялся с ними. И дверь та была настолько яркой, горящей алым и черным, что кардинал был уверен в ее важности. Это, конечно, при условии, что она снова сегодня явится Марку. Разумеется, дверь — всего лишь образ, что употреблял кардинал в своих мыслях. На деле это была вспышка, кратковременная, как удар молнии, но мелькнувшие в ней образы настолько поразили Грюона, что он настоятельно рекомендовал Марку ухватиться за вспышку и идти за ней.
Это были не путаные дымчатые видения, которые крутились, вились и исчезали, едва их коснешься, где смешивались день и ночь, где лица стирались черными мазками, где люди летали, а четвероногие ходили на двух ногах. Небо сыпало саранчой, сгорающей в огненном куполе. Земля вспучивалась и плевалась огнем, расползалась на части, показывая языки лавы, а на них странные эфирные спруты и кальмары лили из громадных амфор потоки зеленой, заросшей тиной воды. А потом все стихии вставали в круг и кружились в цельном водовороте, раздуваемые ветрами. Сверкали небеса, метались блуждающие огоньки, смешивались и разбегались, красные, синие, рыжие, багровые, изумрудные, пурпурные, потом мерцающие сразу всеми цветами радуги. Затем вспышка, удар и почти осязаемая боль. Потом мелькали высокие узкие шпили южных церквей, вокруг которых струился сизый дым, а затем трескались стены и сочились, как уродливые язвы, желтым гноем. На секунду показывались кривоватые, словно рисованные маслом неверной рукой художника, языки пламени. Они пробегали по стенам, сжигая стекающий по ним гной. Черные птицы кружили в залихватском танце, который вдруг оказывался не танцем, а пиршеством над полем боя. Появлялись черные тени, вставали и, блестя огнями в глазницах, бросались в чудовищный водоворот стихий. Сверкающими росчерками пролетали стрелы, появлялись огромные глаза, в них отражался весь хаос, но начинал вдруг бежать вспять.
И в этом кошмаре единственной четкой и нерушимой, появляющейся с завидным постоянством последние пять сновидений была красно-черная сфера-вспышка. Лишь ореол менял цвет. От золотого до малинового. И сегодня Марк должен был ухватиться за нее. Таков был приказ кардинала.
Кардарах явился без опозданий. Он никогда не опаздывал.
33-2.
33.
Морская качка всегда давалась Волдорту трудно. И этот раз не стал исключением. Его мутило, он отказывался от еды и целыми днями лежал в отведенной ему кровати. Хотя «кровать» для подвешенного между балками серого застиранного гамака — слишком громкое слово.
Хоть плавание происходило при низкой волне и суда, можно сказать, шли без качки, священник все равно был намертво прикован к гамаку. Едва он вставал на ноги, как ему казалось, что палуба улетает куда-то и все норовит со всего размаху заехать ему по лицу. Желудок постоянно путал верх и низ и сжимался в истеричных конвульсиях, а борт — почему-то правый, ровно напротив бизань-мачты, — был уже неоднократно испачкан рвотой. Уже каждый матрос знал, что если священник понялся на борт, то надо держаться от него и от правого борта подальше.
А на пятый день плавания, когда пробили шесть склянок, к священнику подошел матрос и предупредительно сообщил, что его ожидает Его Высокопреосвященство у себя в каюте к ужину. Волдорт всхлипнул и попросил передать кардиналу, что он беспокоится за состояние его стола и, соответственно, за его дальнейший аппетит. На это матрос с улыбкой вручил ему рыжий, как морковь, корешок, только круглый, размером со среднее яблоко, да весь в пупырышках, и сказал, что кардинал предвидел такой ответ, а потому рекомендовал съесть данный овощ. И когда Волдорт поймет — а он обязательно поймет, — что болезнь отступила, то пусть переодевается и поднимается в каюту. Матрос будет ждать снаружи, чтобы проводить его.
Юноша оставил рядом на балке сложенную чистую одежду: рясу, подрясник и пару шерстяных носков — и поднялся на верхнюю палубу. Волдорт с осторожностью откусил маленький кусочек. Вкус овоща был приторный, но не сильно сладкий, чуть кисловатый, и от него слегка вязало язык. Но, что самое удивительное, он держался в желудке. Священник сделал еще один укус, на этот раз смелее. Покрутил овощ в пальцах, прислушиваясь к ощущениям и отзывам тела на новый продукт. Нутро ничего плохого не отметило, кроме того, начала проясняться голова, а желудок довольно заурчал. Волдорт в один момент доел овощ. Затем он с удовольствием скомкал свою промокшую от пота и измазанную рвотой одежду в узел и отложил в сторону. Обтерся найденным куском тряпки вместо полотенца и с наслаждением надел свежую рясу. И вот уже через четверть часа, веселый и полный энергии, переодетый в чистое, спокойно шагал за матросом, хватаясь за ванты и такелаж, но лишь для того, чтобы не упасть. Бизань-мачта скрипнула, словно хохотнула, когда он поравнялся с ней. «Не сегодня», — с усмешкой мысленно ответил ей священник.
Капитанская каюта была светлой и просто обставленной. Большой стол, накрытый застиранной скатертью, с десяток табуретов на толстых ножках, за неплотно завешенной занавеской в углу виднеется гальюн. За дальним концом стола сидел кардинал, рядом с ним — его верный слуга брат Хэйл. Стол был
