Пульт лежал на приставном столике у дивана. Я выключила звук: не хотела слушать, как ведущий вещает ровным голосом, точно это событие ничем не важнее политика, севшего в самолет. Когда машина и лавка исчезли, а на экран дурацким воздушным шариком вспрыгнула голова ведущего, я выключила телевизор.
Из кухни пришла Ада. Принесла мне сэндвич на тарелке: куриный салат. Я сказала, что не голодная.
– Еще есть яблоко, – сказала она. – Яблоко будешь?
– Нет, спасибо.
– Я понимаю, это абсурд.
Я не сказала ничего. Ада ушла и опять вернулась.
– Я тебе купила деньрожденный торт. Шоколадный. Ванильное мороженое. Твое любимое.
На белой тарелке, с пластиковой вилкой. Откуда ей знать, что у меня любимое? Наверное, Мелани сказала. Они, наверное, про меня говорили. Белая тарелка слепила глаза. В куске торта торчала одинокая свечка. Будь я помладше, загадала бы желание. А сейчас мне что загадывать? Чтобы время потекло вспять? Чтобы сегодня было вчера? Интересно, много на свете людей такое загадывают?
– А где туалет? – спросила я.
Ада сказала, и я пошла туда, и там меня стошнило. Потом я снова легла на диван и затряслась. Через некоторое время она принесла мне имбирного эля.
– Тебе надо поднять сахар в крови, – сказала она.
И вышла, и выключила свет.
Как будто я не пошла в школу, потому что грипп. Другие люди накрывают тебя одеялом и приносят попить; реальной жизнью занимаются они, чтобы не пришлось тебе. Хорошо бы остаться так насовсем: тогда больше никогда не придется думать совсем ни о чем.
Издалека доносились городские шумы: сирены, машины, самолет в небе. Слышалось, как в кухне шуршит Ада: двигалась она резко, легко, словно ходила на цыпочках. Я расслышала невнятный голос – она говорила по телефону. Она командовала, хотя чем она командовала, я была без понятия; тем не менее это меня убаюкивало, обнимало. Не разжимая век, я услышала, как дверь квартиры открылась, потом застыла, потом закрылась.
23Когда я снова проснулась, было утро. Непонятно, который час. Я все проспала, опоздала в школу? А потом я вспомнила: со школой покончено. Я больше не вернусь – ни туда, ни вообще в знакомые места.
Я лежала в спальне «Карнарвона», под белым пуховым одеялом, в футболке и легинсах, но без носков и кед. В спальне было окно; рулонная штора опущена. Я осторожно села. Заметила красное на наволочке – просто помада от вчерашнего красного рта. Меня больше не тошнило и не вело, но в голове была вата. Я от души почесала голову и потягала себя за волосы. Как-то раз, когда у меня болела голова, Мелани сказала, что, если дергать себя за волосы, улучшается мозговое кровообращение. Она сказала, Нил потому так и делает.
Встав, я отчасти проснулась. Осмотрела себя в большом настенном зеркале. Я была не той, что вчера, хотя выглядела похоже. Я открыла дверь и босиком пошла по коридору в кухню.
Ады там не было. Ада была в гостиной – сидела в кресле с кружкой кофе. А на диване сидел человек, которого мы миновали, когда входили в «СанктОпеку».
– Ты проснулась, – сказала Ада.
За взрослыми водится привычка проговаривать очевидное.
– Ты проснулась, – так сказала бы Мелани, можно подумать, это великий подвиг, проснуться – и мне было обидно, что и Ада не исключение.
Я посмотрела на мужчину на диване, а мужчина с дивана посмотрел на меня. Черные джинсы, сандалии, серая футболка с надписью «ТРИ СЛОВА – ОДИН ПАЛЕЦ» и бейсболка «Торонто Блю Джейс». Он, интересно, в курсе, что имеется в виду на футболке?
Было ему лет пятьдесят, но волосы темны и густы – может, он был и моложе. Лицо – как помятая кожаная куртка, на щеке шрам сверху вниз. Мужчина мне улыбнулся, показав зубы, – слева недоставало моляра. Когда у человека не хватает зубов, он с виду сразу как будто противозаконный.
Ада указала на него подбородком:
– Элайджа – ты его помнишь, из «СанктОпеки». Друг Нила. Пришел помочь. В кухне хлопья.
– После этого поговорим, – сказал Элайджа.
Такие хлопья я любила – круглые бобовые «О». Я принесла миску в гостиную, села в другое кресло и стала ждать, когда они заговорят.
Оба молчали. Переглядывались. Я съела две ложки – опасливо, боялась, что живот не успокоился. В ушах у меня хрустели «О».
– С чего начнем? – спросил Элайджа.
– Со сложного, – сказала Ада.
– Ладно, – сказал он и уставился мне в лицо. – Дня рождения у тебя вчера не было.
Тут я удивилась.
– Еще как был, – сказала я. – Первое мая. Мне исполнилось шестнадцать.
– На самом деле ты месяца на четыре младше, – сказал Элайджа.
Как доказывается дата рождения? Наверняка есть свидетельство, но где Мелани его хранила?
– У меня в медкарте написано, – сказала я. – Когда я родилась.
– Попробуй сначала, – посоветовала ему Ада.
Элайджа уставился в ковер.
– Нил и Мелани тебе не родители, – сказал он.
– Еще какие родители! – сказала я. – Что вы говорите такое?
К глазам подступали слезы. В реальности распахивалась еще одна пустая бездна: Нил и Мелани блекли, преображались. До меня вдруг дошло, что я толком ничего не знаю ни про них, ни про их прошлое. Они не говорили, а я не спрашивала. Никто не расспрашивает своих родителей про их прошлое, ну?
– Я понимаю, тебе трудно, – сказал Элайджа, – но это важно, поэтому я повторю: Нил и Мелани тебе не родители. Прости, что так в лоб, но времени у нас мало.
– А кто они тогда?
Я быстро заморгала. Одна слеза вытекла; я ее стерла.
– Вообще не родня, – сказал Элайджа. – Им тебя отдали на хранение, когда ты была маленькая.
– Не может такого быть, – сказала я. Но уже не так убежденно.
– Надо было сказать раньше, – вставила Ада. – Они хотели тебя поберечь. Собирались все объяснить вчера, но…
И она умолкла, захлопнула рот. Она ни словечком не упомянула о смерти Мелани, будто они были никакие не подруги, но теперь я разглядела, что она правда горюет. От этого я к ней сильнее прониклась.
– В их обязанности входило укрывать тебя и защищать, – сказал Элайджа. – Жалко, что все это тебе рассказываю я.
Помимо запаха новой мебели я чуяла Элайджу: от него пахло потом, плотностью, экономичным хозяйственным мылом. Органическим хозяйственным мылом. «Мелани таким стирает, – подумала я. – Стирала».
– А кто они? – прошептала я.
– Нил и Мелани – очень ценные и опытные члены нашей…
– Да нет, – сказала я. – Мои другие родители. Настоящие. Кто они? Они тоже умерли?
– Я еще кофе заварю, – сказала Ада. Встала и ушла в кухню.
– Они живы, – сказал Элайджа. – Во всяком случае вчера были.
Я вытаращилась. Может, он врет? Но зачем бы ему? Хотел бы сочинять – мог бы сочинить что-нибудь получше.
– Я ни одному слову не верю, – сказала я. – Я даже не понимаю, зачем вы это говорите.
Вернулась Ада с кружкой кофе и сказала, что если кто-нибудь тоже хочет – наливайте, и, может, мне надо побыть одной, все обдумать.
Что обдумать? Что тут обдумывать? Моих родителей убили, но они мне были не настоящие родители, а вместо них появилась пара других.
– Что обдумывать? – сказала я. – Я ничего не знаю – мне нечего думать.
– Что тебя интересует? – спросил Элайджа любезно, но устало.
– Как это получилось? Где мои настоящие… другие мать с отцом?
– Ты много знаешь про Галаад? –
