новые артерии (1 комплект): $30 000;
новое сердце (1 шт.): $50 000.
Какой-то бедняга-неплательщик погасил ими свой долг.
Сидя в бетонной клетке, Флауэрс убеждал себя, что медик не должен задаваться вопросом относительной ценности. В итоге пациент заплатил примерно от тридцати до сорока тысяч долларов за каждый год жизни, полученный им после операции. И оно того стоило – с точки зрения пациента. А существует ли другая точка зрения? Кому еще пришлось расплачиваться по этим счетам?
Наверное, обществу. Стоило ли оно того с точки зрения общества? Может быть, и нет. Ведь этот старик теперь только потреблял, проедая и проживая то, что он заработал собственным умом, силой или безжалостностью, будучи моложе.
Так что, возможно, для общества цена оказалась неоправданно высока.
Такая позиция представлялась жестокой и бесчеловечной, поэтому никто не хотел, чтобы судьей в таких вопросах выступало общество. Медицина веками добивалась возможности решать их; тут АМА[17] была непоколебима. Каждый человек имеет право на выбор врача и на получение тех медицинских услуг, которые он может себе позволить.
Ну разумеется, все это демонстрировало опасность рассмотрения проблемы с обратной стороны, как это делал Хэл Мок. Знания, мастерство и оборудование имеют значение. Если бы их не использовали, это стало бы возмутительным расточительством.
Но может, дело в том, внезапно подумалось ему, что ошибку допустили раньше, начав развивать знания, оттачивать мастерство и улучшать оборудование. Тогда-то обществу и пришлось платить по счетам.
Оно ведь всему назначает цену. Во все времена в ограниченном количестве существовали интеллект, энергия и то, что создавалось непрерывным трудом и заботой поколений, – капитал. Общественная система ценностей регулирует распределение этих ресурсов среди тысячи различных отраслей.
Это напоминало планирование бюджета: столько-то на еду, столько-то на жилище, столько-то на одежду, образование, исследования, развлечения; столько-то на здоровье.
А есть ли что-то более ценное, чем крепкое здоровье? Нет, решило общество. Без здоровья все бессмысленно.
Что же Мок имел в виду, заявив, что мы можем стать слишком здоровыми?
Существовал ли уровень, за которым медицина стала потреблять больше, чем отдавать? И был ли порог, перешагнув который медицина обернулась монстром, принявшимся пожирать породившее ее общество?
Не исключено, что цена жизни может оказаться слишком высокой. А общество может стать слишком здоровым, как ипохондрик, доводящий себя до банкротства в тщетных попытках излечить воображаемые болезни.
– Чарли, – спросил он Брэнда на следующий день, – сколько процентов от национального дохода было потрачено на медицину в прошлом году?
– На лечение, обучение, исследования, изготовление лекарств или производство оборудования?
– На все разом.
– Так, посмотрим – пятнадцать целых и шесть десятых, десять и одна, двенадцать и девять, пять и два, восемь и семь – итого – что там у нас получилось?
– Пятьдесят две целых и пять десятых, – сосчитал Флауэрс.
В темноте бетонной камеры он снова повторил про себя эту цифру.
– Чепуха, – проворчал раздраженно.
От тревожащих воспоминаний его спас диктофон: Флауэрс обнаружил, что все это время тот был включен. Теперь, чтобы раскрыть личности его похитителей, ему достаточно было нажать кнопку воспроизведения.
Он нажал ее и полностью погрузился в прослушивание записанных на пленку голосов Лии, Расса и его самого. Но прежде чем в записи раздался испуганный крик Лии, дверь распахнулась, и ослепляющий свет ударил по его глазам.
Он выключил диктофон и беззвучно выругался. Шанс был упущен.
– Кто вы? – требовательно спросил он.
– Офицеры полиции, – раздался в ответ резкий голос. – Вы подавали сигнал тревоги?
– Перестаньте светить мне в глаза, – велел Флауэрс с подозрением. – Я не могу вас разглядеть.
– Конечно.
Луч света, метнувшись в сторону, упал на темные брюки и кители тоном светлее, отразился от значков, выхватил из темноты лица и фуражки.
Один из двух полицейских показался знакомым; точно, это был тот самый сержант, которому он сдал спекулянта.
– Ну, доктор, – заявил сержант, – вот мы и снова встретились, да? Давай, нам нужно выбираться отсюда.
– Согласен, но где моя «Скорая»? Вы нашли ее? Поймали похитителей? Вы…
– Остынь, – хмыкнул сержант. – Сейчас у нас нет на это времени. Похитители могут вернуться, правда, Дэн?
– А то, – подтвердил Дэн.
Они шли по длинным, отделанным мрамором коридорам, которые, наполняясь эхом их шагов, появлялись из темноты под бегущим впереди лучом фонарика. Наконец они добрались до просторного холла. С каждой его стороны было по три ряда тяжелых латунных дверей, в одном ряду двери были распахнуты. За дверями располагался лифт. Флауэрс зашел в кабину следом за полицейскими. Сержант нажал на кнопку. Судорожно вздрогнув, лифт поехал вверх.
Он так скрипел, гремел и стонал, что Флауэрс засомневался в его работоспособности. Так вот какой звук он слышал, сидя в бетонном мешке, пришла в голову мысль. Он устало облокотился на богато украшенную латунью стену и подумал: Я – счастливчик.
Оказавшись в безопасности, он не мог не вспомнить о слепой девушке. Все ли было в порядке с Лией? Она ведь не могла пострадать? А ее отец – почему же его лицо казалось таким знакомым?
Оно напомнило ему об одной картине, которую он увидел, бродя по залу с портретами бывших президентов в здании главного управления окружного медицинского общества. Там висели десятки портретов, все в мрачных тонах. Изображенные на них люди с торжественными лицами и строгими взглядами, казалось, смотрели прямо на него, словно говоря: «Нам передали великие заветы Эскулапа нетронутыми, безупречными; мы сохранили их для тебя незыблемыми. Живи согласно этим заветам, если сможешь».
– Быть президентом окружного медицинского общества, должно быть, довольно невеселое занятие, – решил тогда Флауэрс. – Нет возможности посмеяться.
Но, видимо, не для всех. На одном из нарисованных лиц можно было заметить тень улыбки, точнее, неясный намек на то, что эти губы когда-то улыбались, а их владелец относился ко всей этой суете с портретом совсем не так серьезно, как художник.
Тогда он с любопытством наклонился, чтобы прочитать имя на потускневшей латунной табличке, прикрепленной к нижней части рамы, но вскоре забыл его. Теперь, в своем воображении, он снова склонился над табличкой, пытаясь прочитать то, что запечатлелось в его мозгу. Он представил, как табличка медленно приближается и текст на ней становится четче. И наконец прочитал имя:
Доктор РАССЕЛ ПИРС
Президент
1972–1983
Рассел Пирс – ну конечно, как же он мог забыть? Создатель эликсира жизни, разработчик процесса синтеза, названного его именем, умирающий сейчас от старости в разваливающемся доме в центре города.
Доктор Рассел Пирс – Расс – отец Лии.
Двери лифта распахнулись перед ними. Флауэрс нерешительно шагнул в холл, как две капли воды похожий на расположенный внизу.
Только на левой стене были высокие окна, открытые в сереющую ночь.
– Где это мы? – раздраженно спросил Флауэрс.
– В мэрии, – отозвался сержант. –
