В чем же каждый из них в своей церковной жизни полагал неправильное основание, которое и становилось причиной угасания веры? Первые, подвигаясь страхом непрощенных грехов, оказалось, ничем не поддерживали в себе сам страх Божий. Знали о том, что нужно поддерживать, знали даже как это делать, но ничего не делали. Страх и угас. Вторые, кто ходил к исповеди, как к допуску ко причастию, оказалось, неправильно относились к таинству. Оно было для них средством поддержания благодатной жизни. Церковная жизнь была для них новым дыханием, полным, богатым. Она нравилась им. Чувство перерождения, жизненного преображения доставляло радость, новую свободу, глубину жизни. Мало кто из них подозревал, что в этих чувствованиях он жил собою, услаждался новизной жизни сам в себе, радовался своим переживаниям, весь порой был обращен к себе. Поэтому и таинство сделалось для него средством новых чувствований и не более. Он восторгался своими чувствованиями, радостно делился ими, рассказывал о них с восклицаниями и упоениями, даже выражал благодарность Богу за них. Он в это время не думал, что эта степень веры даруется ему как возможность дальнейшего и большего обретения Бога, и так же, как нельзя останавливаться на Крещении, не должно быть остановки и на этой возможности веры. Он не думал, что в своих восторгах, хоть и говорил о Боге, но много говорил при этом о себе. Таинство не стало для него встречею с Богом. Не для этого он искал таинства. Оно безсознательно осталось для него средством очищения совести от грехов без серьезных обязательств перед Богом, скорее с праздною Безпечностью и желанием жить без угнетений со стороны совести. Эта Безпечность в нем искала новых переживаний, иных чем телефильм или веселая компания, или художественная книга. И через это таинство невольно становилось для него средством к новизне жизни, сильным, ранее неведомым. Но как средство оно так и оставалось в одном ряду с телевизором, компанией, увлекательной книгой. Потому часто попадало в соперничающие отношения с ними и нередко проигрывало им, а в последнее время все чаще и проще уступало им. Так что вскоре он перестал различать, где радости в чувствах у него больше — в таинстве или телефильме, в таинстве или компании, или в увлекательных делах. Человек так и не обратился к Богу, не начал искать встречи с Ним. Да, по своей начальной вере много нуждался в Боге, искал Его помощи в жизни, призывал, молил, получая помощь, благодарил, но с Ним Самим встречи не искал. Потому и таинство для него не стало местом встречи с Ним. А исповедь как средство новых чувствований скоро сделалась просто допуском к причастию и после этого уже незаметно перешла в разряд формальных действий. Третьи, кто ради покаяния занимались исследованием грехов, так и не уразумели для себя, что покаяние рождается не в грехах и не в исследовании их. Более того, долгое внимание к грехам приводит к угашению веры. А веру поддерживает внимание к Богу, а не к грехам. Четвертые не удержали в своем сознании, что помимо молитвослова, поста и богослужения есть еще правила и обязанности христианина к ближним, к вещам, к себе и к Богу. И даже к Богу много больше, чем к трем первым. В результате у всех четвертых церковная жизнь вся свелась к богослужению, исповеди и причастию. Без плодов покаяния и плодов причащения. Об этом никто из них не задумывался. Тем более без трудов над тем, чтобы эти плоды сохранить и в них развиваться. Итог был такой: чтобы получить право исповеди и причастия, нужно было выполнить шесть условий. Первое — насобирать грехи. Второе — исповедывать их. Третье — прочесть каноны. Четвертое — выдержать трехдневный пост. Пятое — быть на вечерней службе. Шестое — утром прийти натощак. Важнейшим из этих условий вольно или невольно оказывались грехи. А так как многие взяли в правило регулярно причащаться, то жизнь после причастия становилась приготовлением к очередному причастию. Приготовление — это как раз отслеживание и собирание новых грехов. Без них как подойдешь к причастию. При этом покаяние давно уже может высохнуть, а заведенный порядок как бы церковной жизни останется. Да еще и обрастет разными установками, незыблемостью традиции, войдет в обычай. Все напряжение жизни сместится на период до причастия и сведется к тому, чтобы или внимательно, или Безпечно собирать грехи, совершая их, или вспоминая, или выписывая (читай — переписывая) из книг. Долго ли можно пребывать в таком распорядке жизни? Опыт показывает, что для многих отношение к исповеди все больше начинает быть формальным, а причастие все чаще и дальше отодвигается во времени, так что человек может месяц, два, а то и полгода, год не причащаться.
Когда-то было искреннее покаяние. Теперь его нет. Остается лишь сознание грехов, и к нему со временем начинает прибавляться мучение совести, что что-то не совсем правильно делается. Человек тогда вспоминает, что есть действующая благодать Божия и без нее покаяние произойти не может. Начинает мучаться вопросом, как вернуть ее действие? Какой труд требуется теперь положить, чтобы восстановить покаяние? Святитель Феофан говорит, что должно облагодатствовать сознание словом Божиим и наставлениями подвижническими. Этим сознание твое сможет возвышаться над собой, обретая бодрствование и трезвение, т. е. способность возвышаться над греховными механизмами своей души.
К трезвению дальше необходимо добавить страх Божий. Без него не восстановить и не удержать покаяние. Разве что благодать по милости Божией сама ударит тебя в сердце и воскрылит вновь навстречу Богу, открывая в тебе жизнь покаяния. Или кто-либо из старцев, кому человек исповедуется, так помолится, что по его молитвам вернется покаяние.
Если же этого нет, значит, нужно самому человеку трудиться ради благодатного дара. Что же он такое есть? Святые отцы разумеют под покаянием не разовое действие — исповедь
