Он испытывал странное чувство, вновь открывая в себе радость обладания тем, чего ему так не хватало. Теперь он был Норманом Рольски, полевым пиар-консультантом, что бы это ни значило, а Норман Рольски одевался в магазинах для спецагентов, наверняка питался в приличных ресторанах и окружал себя солидными дорогими вещами подтвержденного качества.
И, на что указывало многое, был тайно и безнадежно влюблен в помощницу своего шефа.
К тому же он еще и жил на Карибах.
Почти полчаса он таращился на изящно выглядевшие документы, выданные правительством Сент-Люсии, на собственную странно загорелую физиономию, частично закрытую голограммой с эффектным гербом, попеременно изображавшей лилии Бурбонов и розы Тюдоров. Он сидел и пытался все это осознать.
Белое бунгало на склоне холма, в окружении цветущих бугенвиллей.
Норман Рольски.
Все было не так просто, как в фильмах. Ему казалось, будто у него все основательно перемешалось в голове, и он уже сейчас смотрит на собственное прошлое как на нечто пережитое другим человеком. Его нынешние ежедневные домашние ритуалы не имели ничего общего с жизнью, которую он вел прежде, но очень многое – с виллой «Мунтения». До этого он тратил массу энергии на конспирацию, чтобы выскользнуть из-под контроля заботливого государства, и на то, чтобы перехитрить систему каждый раз, когда хотел добыть алкоголь или сигареты, подлежащие медицинскому контролю продукты, заработать или просто хоть немного уединиться и что-то сделать, не будучи под наблюдением. Ему далеко было до Механика, но такова была вторая натура Норберта. Он даже особо об этом не думал – просто ловчил, как и любой другой.
Норман Рольски вообще не забивал себе этим голову, а может, даже вообще не помнил о чем-то подобном. Вполне возможно, что на Сент-Люсии никто никому не подсчитывал калории, триглицериды, единицы алкоголя или сахара. Возможно, там каждый говорил, что хотел, и ему не приходилось оплачивать в виде общественного долга оставшийся от предков углеродный след, жертвовать собой ради экономики сбалансированного развития или строить мультикультурное общество. Черт его знает, как обстояли дела на Сент-Люсии. Во всяком случае, все это наверняка никого не волновало в частной резиденции «Мунтения» на закрытой территории где-то в румынских Карпатах.
Норман Рольски не искал подпольных продавцов органических белковых продуктов, поскольку находил их утром изящно уложенными на блюде. Если вечером ему хотелось пропустить стаканчик, он спускался в бар и заказывал выпивку – пока за счет фирмы, а даже если бы ему велели платить самому, он зарабатывал достаточно, чтобы об этом не задумываться. Он не следил за временем, если ему хотелось принять ванну, и ему не приходилось ждать, когда включат электричество. Там, где он жил, имелись собственные колодцы и генераторы.
Проблема состояла не только в пластиковой карточке с голограммой Сент-Люсии, фотографией, отпечатком пальца, образцом ДНК и другой фамилией. Норман Рольски и Норберт Ролинский обитали в одном и том же мозгу и пока что с трудом находили общий язык. Оба беспокоились, что у них начинается синдром раздвоения личности, и никто из них не знал, может ли он возникнуть просто так, без причин.
Естественно, Норберт Ролинский знал, что он – Норберт Ролинский, по прозвищу Фокус, который играет роль Нормана Рольски. Вот только из них двоих именно Рольски имел документы, работу, жилье и гражданство, даже медицинскую страховку, а Ролинский практически не существовал. Рольски мог в любой момент подтвердить свою личность, Ролинский же по всем признакам был растворен в смеси азотной и ортофосфорной кислоты нигерийской мафией «Университет Хаоса».
И еще имелся обитавший где-то внутри, пробудившийся после последней встречи с Механиком дракон паранойи, не позволявший ни на мгновение о себе забыть. В уютных интерьерах «Мунтении» он слегка притих, но теперь был уверен, что они вляпались из одного дерьма в другое.
Тайгер появился, как всегда, неожиданно – просто нашел Норберта в баре и присел к нему за столик, приведя с собой еще двоих таких же, как он, – парня значительно ниже его ростом, с подвижной татуировкой на плече и выбритыми висками, и довольно коротко подстриженную брюнетку с большими темными глазами, ртом в форме сливы и маленьким подбородком. Все трое были в песочного цвета брюках с бесчисленными карманами – у него теперь тоже имелись такие же – и темных футболках с короткими рукавами.
– Это Фоса и Птакер, – объяснил Тайгер. – «СильверСэндс» официально приписала тебя к нам, так что эти двое займутся твоей тренировкой. Твой врач утверждает, что физически ты уже в полном порядке, а от травматических шоков у тебя есть пластыри, так что как-нибудь справишься.
– Тренировкой чего? – спросил Норберт.
– Всесторонней тренировкой на выносливость. Мы не станем от тебя требовать бог знает чего, но нянчиться тоже не собираемся. Фоса – квалифицированный военный психолог, и она займется психофизической стороной дела, а Птакер – техническими вопросами. Речь идет о том, чтобы ты пережил полет и на месте мог работать в поле. Носить на руках тебя никто не будет.
– Будет примерно как в луна-парке, – бросила Фоса, серьезно глядя на Норберта, и ему показалось, будто он смотрит в два глубоких колодца. – Съездим в пару парков развлечений, покатаешься на карусели, русских горках и тому подобное.
– Моя задача – снимать фильм, – сказал он.
– Но в специфическом месте. Требуется некоторая подготовка. Как для экспедиции на полюс или Эверест.
– А конкретнее – что я должен делать?
– Завтра в шесть, в спортивном костюме, у стойки портье. В шесть утра.
Норберт вздохнул. Жизнь Рольски не всегда была устлана розами. Коренастый Птакер молчал, сплетя пальцы на столе. Вокруг его плеча лениво извивалась выпуклая разноцветная змея.
– Собери вещи, – сказал Тайгер. – На три дня, в маленький чемоданчик. Через пару дней ты кое-куда поедешь, и это может случиться внезапно.
* * *Началось все с пробежек по утрам, в тумане или под моросящим дождем, по каменистым дорожкам вокруг виллы «Мунтения». Не то чтобы Норберт вообще был не в форме. Он много ходил – такая уж работа, а иногда, получив пару напоминаний от медицинского приложения, посещал бассейн или тренажерный зал, хотя и не питал к этому особой любви.
В первые
