– Нет. Квартариус. Но это связанная пара, и, думаю, Азазель посчитает их занятными.
– Но зачем ты приехал сюда? Почему не отвез сразу к господину?
– Решил, что стоит сначала отметить их, – объясняет Семъйяза. – У тебя есть свободное время сегодня? Я надеялся представить их Азазелю как можно быстрее.
– И к чему такая спешка? – усмехается Кокабаел. – Ладно, веди их в заднюю комнату. Их нужно будет сдерживать? – На его лице отражается такое предвкушение, словно ему очень нравится его работа.
– Нет, – спокойно отвечает Семъйяза. – Я полностью сломил их дух. Они не должны оказать никакого сопротивления.
Мы следуем за Кокабаелом по узкому коридору в маленькую комнату, похожую на кабинет врача. В большом кожаном кресле лежит человек, а над ним склонился Десмонд – Триплар, который приходил вместе с Азазелем в «Подвязку», – с жужжащей машинкой для татуировок в руках. От дверей не видно лица сидящего, только руки, стиснувшие подлокотники кресла.
И темно-серый лак на ногтях. Но, думаю, на земле он был бы фиолетовым.
Мы с Кристианом одновременно вздыхаем. Но Кокабаел не замечает этого и запихивает нас в комнату, словно мы домашний скот. На меня тут же обрушивается отчаяние Анджелы, и я жалею, что не могу сейчас взять за руку Кристиана. Десмонд наносит какую-то татуировку на ее шею. На Анджеле светло-серая кофта почти такого же цвета, что и ее кожа, а также грязные рваные джинсы. Обувь отсутствует, из-за чего ступни ног почернели. Ее волосы стянуты в неряшливый хвост, челка отросла так, что почти закрывает глаза, а несколько прядей торчат в разные стороны, как солома у пугала. Вся ее правая рука покрыта вытатуированными словами. Некоторые из них накладываются друг на друга. Но есть и те, что прочитать легко: «Завистница. Невыносимая всезнайка. Ужасная подруга. Безответственная».
«Эгоистка», – выбито на сгибе локтя.
«Шлюха», – красуется на нежной коже, где рука соединяется с плечом. А между ними можно прочитать и более конкретные прегрешения: «Я лгала матери. Я обманывала друзей. Я пускала слухи. Я скрывала правду». А на бицепсе растянулось слово: «Лгунья».
– Садитесь, – приказывает нам Семъйяза.
И мы послушно опускаемся на пару складных стульев у дальней стены. Я стараюсь не поднимать глаз, но при этом не могу отвести взгляда от Анджелы.
– Десмонд, мы привели тебе новых клиентов, – говорит Кокабаел.
– Я как раз заканчиваю.
Десмонд шмыгает носом, словно у него насморк, а затем вытирает его тыльной стороной ладони. Его взгляд устремляется к Семъйязе, но он тут же отводит глаза.
Я скольжу взглядом к шее Анджелы, где Десмонд выводит символы. Он натягивает пальцами кожу и касается машинкой нежного места под ухом, после чего вытирает грязной тряпкой чернила. Темные буквы сильно выделяются на фоне ее бледной, почти прозрачной кожи.
«Плохая мать».
– Плохая мать, – читает Семъйяза. – Кто же наградил ее отпрыском?
– Кажется, Пенемуэ, – покачав головой, отвечает Кокабаел. – Я думал, усомнившиеся в вере не способны к зачатию, но все утверждают, что отец он. Вот только от девчонки одни неприятности. Азазель присылает ее к нам каждый раз, когда она что-нибудь вытворяет, а это случается довольно часто.
Анджела резко вдыхает, и с ее губ срывается сдавленный всхлип, отчего веревки на шее натягиваются, и Десмонду приходится прерваться. Он отстраняется и, не задумываясь, с размаху бьет ее по лицу. Я прикусываю губу, чтобы не закричать. Анджела опадает на кресло и закрывает глаза, из которых льются серые слезы, пока Десмонд заканчивает татуировку.
Семъйяза поворачивается к Кокабаелу.
– Я бы хотел выбрать рисунок для девушки, – говорит он. – Покажешь мне свою книгу?
– Да. Иди за мной, – отвечает Кокабаел. – Скоро вернусь за ней, – бросает он Десмонду и выходит в коридор.
Семъйяза задерживается на мгновение и, протянув руку, кладет в ладонь Десмонду небольшой пакет, а потом выходит вслед за Кокабаелом, чтобы выбрать мне татуировку.
Думаю, вряд ли это окажется какая-нибудь бабочка, которая бы красиво смотрелась у меня на бедре.
Десмонд прячет пакет в карман, но то и дело гладит его, словно какое-то домашнее животное или любимую вещь. Он подкатывается на кресле к моему стулу. Я старательно отвожу глаза, когда он обхватывает мой подбородок и поворачивает голову из стороны в сторону.
– Какая прекрасная кожа, – выдыхает он, и мне в нос ударяет аромат сигарет и джина. – Поскорее бы украсить ее татуировкой.
Кристиан напрягается, словно тетива лука.
Я кошусь на него, безмолвно моля успокоиться, боясь даже мысленно обратиться к нему.
Десмонд встает, снимает перчатки и, бросив их на стойку в углу, потягивается и снова вытирает нос.
– Нужно подкрепиться, – говорит он, нервно щелкая пальцами.
После чего вытаскивает пакет, который дал ему Семъйяза, и выходит из комнаты, закрыв за собой двери.
«У вас есть примерно минут пять, чтобы убраться оттуда, – раздается голос Семъйязы у меня в голове, как только мы остаемся наедине с Анджелой. – Возвращайтесь на вокзал и садитесь на поезд, идущий на север. Он скоро прибудет, так что поторопитесь. Через несколько минут за вами в погоню бросится весь ад, в том числе и я. Помни, что я сказал. Не вздумай ни с кем разговаривать. Просто уходите. Вперед».
Мы с Кристианом тут же бросаемся к Анджеле.
– Эндж, Эндж, вставай!
Она открывает глаза, под которыми все еще блестят серые дорожки от слез. Подруга смотрит на меня и хмурится, будто не может вспомнить моего имени.
– Клара, – подсказываю я. – Меня зовут Клара. Ты – Анджела. А это Кристиан. Мы должны уходить отсюда.
– Ох, Клара, – устало говорит она. – Ты, как всегда, такая милая. – Она рассеянно потирает руку в том месте, где вытатуировано слово «зависть». – Я наказана, ты же знаешь.
– Уже нет. Пойдем.
Я тяну ее за руку, но она сопротивляется, а затем шепчет:
– Я потеряла их.
– Эндж, пожалуйста…
– Пен не любит меня. Она любила меня, но теперь и она ушла.
– Уэб любит тебя, – говорит Кристиан.
Она смотрит на него с болью в глазах.
– Я спрятала его, чтобы вы нашли и забрали его. Вы ведь нашли, да?
– Да, – подтверждает он. – Мы нашли Уэба. Он в безопасности.
– Ему лучше без меня, – бормочет она.
И ее пальцы скользят к шее, чтобы потереть свежую татуировку «плохая мать».
Я хватаю ее за руку, и ее отвращение к самой себе пронизывает меня до пальцев ног, а во рту разливается горькая желчь. Анджела считает, что ее никто не любит и она никогда не сможет вернуться.
«Ты сможешь, – мысленно возражаю я. – Пойдем с нами». Но я не уверена, что она меня слышит. Анджела так и не научилась мысленно общаться.
– Какой в этом смысл? Все кончено. Разрушено, – говорит она. – Потеряно.
И в этот момент я понимаю, что ее душа изранена. И она никогда не очнется от транса, в котором находится. Никогда не согласится уйти с нами.
Мы зря пришли сюда.
«Никто меня не любит», – думает она.
Нет, я не позволю ей
