— Хороший интернат, — насмешливо изрекла Оля. — Жирные пауки.
Артем молчал хмурясь.
Щелкнул замок, скрипнули двери. Раздался приглушенный вскрик, а затем что-то упало в прихожей.
— Что это? — спросил Артем дрожащим голосом.
— Это из крематория, — без всяких эмоций сообщила Оля.
Из-за угла высунулась мужская рука, мускулистая и широкая, и окровавленный крюк скребнул по стене, сдирая обои.
— Вашу маму придется сжечь, — сказал старик.
Артем завизжал и проснулся. Густые тени елозили по потолку. Не было ни мамы, ни маминого завтрака, ни уютной кухни. На соседних кроватях спали одноклассники. Дверь была открыта — он видел коридор и подсвеченное снаружи окно.
Артем хотел натянуть на голову подушку, снова попасть в тот прекрасный сон с мамой и омлетом, но слух уловил тихий шорох. Кто-то ходил меж кроватей. Артем скосил глаза. Тень, ползущая по стене, имела подвижные завивающиеся отростки и руки с длинными пальцами.
— Грязнули, — прошептала тень, оглаживая спящих детей, оставляя отпечатки на одеялах. — Скоро вы пойдете купаться, грязнули.
Артем подумал, что мальчики заслужили быть выкупанными как следует.
* * *Кирилл обогнул крестовидный желоб, поднялся по широким ступенькам. Подвальные жители наблюдали с искренним интересом. Деревянный манекен следил из-под гнившей вуали. Зыркали маски отверстиями, в них шебаршились жуки. Стрекотало в кукольном домике, скрежетало зубами за мебелью. Подземные обитатели притворялись стопками книг или хоронились до поры в паутине.
Мнилось, они только что жарко что-то обсуждали, перешептывались, хихикали, но вот мальчик вошел в подвал — и куклы затихли по команде. Остался отголосок шепотков, насмешливое звонкое эхо.
Кирилл утер рукавом слезы.
Воспоминания перелистывались слайдами в голове.
Отец был черствым жестоким человеком, но случались дни… нет, даже минуты… их можно было пересчитать по пальцам…
Вот дошкольник Кирилл гуляет с папой, и папа — такой большой, такой сильный, никогда не сюсюкающий, в отличие от мамы — вдруг подхватывает маленького Кирюшу и сажает себе на плечи. С его плеч видно далеко-далеко: весь город виден, вся счастливая безоблачная жизнь.
Вот, чтобы развлечь сына, отец выкапывает ямку в почве, кладет туда разноцветные стеклышки и накрывает их стеклом побольше, получается красиво… красивее, чем все дорогие игрушки.
А вот отец бреется у зеркала и в шутку проводит электрической бритвой по гладкой щеке подошедшего мальчика — такое проявление нежности, такая отцовская любовь…
— Что я наделал, — прошептал Кирилл, хлопая по зеркалу пятерней. Оно оказалось липким, будто в смальце. — Как же я мог?..
Кирилл закряхтел и подобрал свечу. Чиркнул спичкой, поднес пламя к амальгаме. Зеркало было магическим, как волшебная палочка или золотая рыбка из сказок, как лампа Аладдина, — оно все исправит, все починит.
На дне купели лужа образовывала крест, перевернутый, если идти к пирамиде. В воде отразился тощий костлявый силуэт. Мокрица вылезла изо рта пробковой маски, будто коричневый язык, будто маска облизалась.
Отражение двоилось, создавалась иллюзия, что Кирилл в зеркале улыбается ядовитой улыбкой воскресшего мертвеца.
— Пиковая Дама, приди.
Кирилл замолчал, тяжело дыша.
По портрету худой женщины ползли красные муравьи. Стены серебрились росой. Крысы — или что-то иное — шелестели за шкафом.
— Пиковая Дама, приди.
Сердце словно нашпиливалось на колючку. Горло пересохло. Блохи грызли ступни.
— Пиковая Дама, приди.
Безрезультатно. Сказок не бывает. Лампа Аладдина — выдумка.
— Я не знаю, есть ты или нет, — сказал Кирилл. Куклы внимали каждому слову. — Но если ты есть…
Кирилл подавился плачем.
— Верни мне моего отца… Я загадал не это! — Он ударил ладонью по стеклу. Амальгама колыхнулась, как мелкая лужица. — Я не этого хотел! Не этого!
Кирилл обессиленно опустил голову. А когда снова поднял — позади стоял отец.
— Папочка! — Кирилл обернулся.
Подвал был пуст. Никого в оранжевом кольце света. А за его пределами — легион теней и сломанных кукол, крыс и демонов.
Не арлекин ли хихикает, подбрасывая острые колени? Не косы ли свистят, срезая головы прикопанных жертв? Нет, это скрипит механическая лошадка, это капает с потолка…
— Папа? — Кирилл медленно поднес свечу к зеркалу.
Он больше не отражался в нем. Прямоугольник занимала фигура отца. И отец тоже держал в руке огарок. И тоже протянул навстречу руку. Пальцы соединились. Кожа папы была прохладной, гладкой как стекло и твердой. И немного жирной, в сале.
— Это правда ты? — картинку омывали слезы. — Прости меня… я не хотел…
Улыбаясь, отец задул свечу. Оба огонька — в зазеркалье и в реальности — погасли.
Во тьме щелкнули ножницы. Кирилл отпрянул. Свет вспыхнул не в подвале, а в том гроте, что умело притворялся зеркалом. Два десятка свечей, окруживших купель, горели — в желобах переливалась золотом вода. На пороге миров возвышалась Пиковая Дама. Щупальца елозили, оглаживали раму… дверной короб… Цеплялись за притолоку. Их тени кишели на фреске.
Кривой деформированный рот расползся в немом крике. Сегментированные пальцы хватали воздух, нестриженые ногти норовили располосовать плоть, извлечь требуху.
Кирилл споткнулся и полетел с пирамиды. Грохнулся в купель, замочил штаны.
Он слышал, как тварь идет: по ступенькам, страницам, по разбухшим книгам.
Кирилл вскочил и уперся кулаками в края купели. Лужа отразила испуганное лицо. И второе лицо, наплывающее из-за плеча. Ледяные клешни вцепились в его виски и рванули обратно к постаменту.
Дом заворчал, как голодный желудок, и хищные рыбы в неводе закатили от удовольствия глаза.
17
Утром туман не развеялся. Он драпировал грязно-белой марлей окна. Изолировал интернат от нормального мира. Словно гигантские пауки сплели паутину. В сером коконе нимфа пробовала мраморными пальцами температуру воды. Пар клубился над озером, как над супницей; опасливо вскрикивали сойки.
В столовой собрались за завтраком все ученики школы и все учителя. Малышня жаловалась на головную и зубную боль, капризничала, отказывалась от еды. Люди подивились бы, узнав, что ночью многим здесь снились похожие сны. Про стригущий лишай, заброшенную таежную деревню, про ползучих старух — да, именно так: черных ползучих старух в бесконечном лесу. Но никто не обсуждал кошмары, даже говорливые поварихи сегодня делали вид, что слишком заняты работой.
Элеонора Павловна курсировала мимо подопечных. Подождав, пока классная руководительница отойдет, Костя Соболев сказал:
— Опять в коридоре пел кто-то.
— Ага, — поддакнул Дамир. — Противно так.
— Это Приветик. — Костя посмотрел с неприязнью на сидящего отдельно Артема Краснова.
Артем цедил компот и комкал набитую ватой башку морячка. Без игрушки он не выходил из своей комнаты.
— Нет, — усомнился Дамир. — Голос женский был. Взрослый голос.
— Он, он, — настаивал Костя. — Это началось, как он к нам подселился. Он сестру подговорил, она тоже… ку-ку. Она пела.
— Гад, — отщипывая от булки, сказал Дамир.
У буфета Артем слышал разговор третьеклассниц. Девочка сказала подружкам, что ночью кто-то сопел и ползал под кроватями.
«Это мама», — подумал Артем, пряча улыбку.
* * *— Не пришел? — захлопала ресницами Соня.
— Я один ночевал. — Женя присел возле Оли. Алиса резала куриную котлету выкидным ножом с гравировкой на лезвии. — Атмосфера в школе ужасная…
