Конечно, временами лесные люди добывали что-то по-настоящему съедобное, но делиться олениной или сочными плодами дикой тыквы не спешили. Пленник не винил их. Попади твари в тюрьму Цаплиного Холма, он бы и сам пожалел вино, мясо или свежий хлеб. Крестом узников до конца времен останутся огрызки, не более. Меняются лишь условия содержания, и дикая природа — не худший из возможных вариантов. Угодивших в холодное подземелье ожидала менее привлекательная судьба, и если сердобольные родственники не вносили достойный выкуп, преступник либо отправлялся на плаху, либо встречал конец в компании молчаливых каменных стен и копающихся в углах крыс.
На памяти сира Ирвина казни случались четырежды: три раза рубили головы насильникам и один — убийце. В соседних областях власть имущие практиковали ссылку на рудники или каменоломни, но Валадэры правили лишь собственной крепостью и глухими чащобами. Лет семь назад граф обдумывал возможности приобщить приговоренных к речному промыслу или охоте, но рыба всегда имелась в избытке, а выслеживание дичи требовало вооружить опасного преступника и дать тому относительную свободу. Кто бы не рискнул бежать? Да и не стали бы ловчие доверять жизни постороннему с замаранной совестью.
Капитан стражи никогда и не считал себя умнее прочих, но на слабоумие не жаловался, а потому улизнуть пытался дважды: первый раз ночью, второй при свете дня. Обе попытки провалились, и вудвосы взяли в привычку перед сном связывать ему руки грубой льняной веревкой. Зачем монстры оставляли врага в живых рыцарь не понимал, языка их не знал, спросить напрямую не мог, а потому круглые сутки предавался пустому гаданию. Единственной правдоподобной версией казалось желание запасти некоторое количество мяса на случай голода. Но какого тролля аборигены тащили доспехи и оружие поверженных противников? Почему не скрутили еще нескольких ригерцев, безжалостно забив тех камнями и дубинами, но не наказали единственного пленника за побег? Ограничь подвижность “холодца”, сломав ему пальцы на ноге, и проблема исчезнет…
Осторожно дотронувшись до запекшейся в волосах крови, рыцарь в который раз попытался воссоздать в памяти момент пленения. Лесные жители проявили чрезмерную, даже невероятную в сложившихся условиях аккуратность. Абсолютно излишнюю в отношении будущей трапезы…
Переосмысление заняло около часа, благо неспешное перемещение вдоль речушки не требовало значительных интеллектуальных усилий. Первый и основной вариант сводился к абсурду: вудвосы жаждали выкуп. Польза внезапного маневра казалась очевидна — не производящие хоть сколько-нибудь годные вещи дикари рассчитывали на достойную компенсацию. Мощные дубовые луки, кованые наконечники стрел и копий, остро заточенные железные топоры, удобные огнива — все это имелось в замковых кладовых и стоило жизни дворянина. Но как необразованные вудвосы ухитрились опознать в темноте единственного благородного человека? Почему третьи сутки тащили его по пути, преодолеваемому за полдня. Почему не ограничились амуницией, снятой с покойников, подставляясь под те самые мощные дубовые луки и кованые наконечники стрел, не имея серьезных гарантий, что часовые не спустят тетиву, едва племя приблизится на удобное расстояние? С чего взяли, что банально объяснят собственные хотелки?
Второй вариант был еще хуже — лесные люди затеяли старое доброе жертвоприношение. Сир Ирвин не имел и малейшего понятия, кому молились примитивные создания, поклонялись ли они божествам вообще, а если да, то в чем заключались их обряды и традиции. К сожалению, этот исход поднимал все тот же вопрос: как лесовики выбрали цель?
“Не выбирали они ничего” противно захихикал внутренний голос, “навалились на того, кто покрупнее и спеленали быстренько. Прочих — в расход, чтоб не мешались, а с тебя просто крови натечет поболе”.
— И угодили в самого ценного? Единственного на двадцать с чем-то человек? — Пробормотал воин, отметив, что разговоры с самим собой — явный признак начинающейся паники, а то и полноценного сумасшествия.
— Хренушки. Скорее как сороки налетели на блеск кольчуги… Безлунной ночью. Под дождем.
Отвернувшись от косящихся вудвосов (увы, ротозеи существовали у всех народов), рыцарь справил малую нужду в ближайший куст. Принадлежи пленители к роду человеческому, он сошел бы с тропы, но соблюдать приличия в компании серящих едва ли не на ходу существ не имело смысла. В лучшем случае они не оценят, в худшем — примут попытку уединиться за очередной побег со всеми вытекающими последствиями.
В памяти внезапно всплыл Томас, мальчишка на год младше, живущий на противоположной стороне улицы, если стоило называть так полосу бесконечной грязи, разделяющую их дома. Весной и осенью дорогу размывало дождем, зимой покрывало льдом или снегом, а потому развлечься по-настоящему у местной детворы получалось разве что летом. Впрочем, Томас создавал вокруг себя кавардак круглый год. Не обремененный чувствами стыда и элементарного здравомыслия он запросто мочился у всех на виду, воровал у соседей сливы, гонял курей или топал по лужам, окатывая волной брызг проходящих мимо, за что неоднократно страдал. Старики едва ли не каждый день брались за ремень, ровесники пускали в дело кулаки. Но упрямый сорванец продолжал чудить, демонстрируя характер тверже гранита.
***
Им было по двенадцать-тринадцать лет. Годом больше или меньше, какая разница вырвавшемуся из детства, но не успевшему познать тяготы взрослой жизни балбесу? И какая разница, если с тех далеких времен прошло два десятилетия?
На город навалилась тяжелая августовская жара, и лишь звенящая прохлада Вельи спасала обитателей столицы от солнечных ударов, а немногочисленную зелень от увядания. Собаки забивались в норы, коты прятались на чердаках, а птицы — среди успевшей покрыться слоем пыли листвы. Старики сетовали на слабость в сердце, люди средних лет смахивали пот со лба и недобрым словом поминали погоду. Ирвин радостно бежал с работы домой.
Вечно бухтящий мастер отпустил пораньше, до ужина оставалось несколько часов, солнце ярко светило в безоблачном небе, в ботинке прятались три потертых медяка — монеты, казавшиеся тогда целым состояние. Для едва сводящих концы с концами жителей доков любые деньги представлялись настоящим сокровищем. Даже тот факт, что строгая мать непременно выменяет несчастные гроши на лукошко свежей лесной малины или горсточку прошлогоднего изюма, не
