Короче, к полудню из Первограда прибыл мрачный Маркелов, на которого Саня сообразил возложить руководство поселком, временно отстранив меня. С трудом удалось убедить ребят не поднимать бучи. Сам координатор в сопровождении генералиссимусса Голубева и пяти Следопытов на белом броневике въехал в Новомосковск часов в 16 и, за неимением гимназии (рокпилсский вариант – публичного дома), которую требовалось сжигать, и наук, которые требовалось упразднять, произнес при стечении народа прочувствованную речь. Суть ее сводилась к тому, что в такой ответственный для государства момент… и виновные, безусловно… мать-мать-мать…
Мои возражения были кратки: наши ребята уже разок стояли под дулами автоматов. Вину за падение Новомосковска они возлагают исключительно на оборзевших военных, и, какими бы те ни были победителями, нефиг напиваться и вести себя как свиньи, причем свиньи тяжеловооруженные. Кажется, я был трагически импозантен: рука на перевязи, мешки под глазами и проч. Народ, не остывший от ночных событий, ворчливо безмолвствовал. В толпе явственно выделялись свежими синяками и повышенной мрачностью Марков и Антонушкин, пытавшиеся, уже после инцидента, перехватить эстафету у Котят (в смысле рокпилсских баб) и подвергнутые за это рукоприкладству воспитательного значения.
Разоружив своих ребят и передав охрану шлюх и нашкодивших Котят Следопытам, я вместе с Казаковым, Голубевым, длинным караваном конвоируемых etc. отбыл в Первоград – для разбирательства.
Колонна с пленными легионерами пешим ходом выступила из Рокпилса одновременно с белым броневиком координатора. Изобретательный Кондрашов, назначенный старшим колонны, вспомнил опыт колонизаторов Африки и гнал арестантов по этапу, привязав гроздьями к длиннющим бревнам. Административный ляпсус Казакова: Кондрашов получил приказ, строжайше запрещающий заходить в какие-либо населенные пункты (читай – Новомосковск). Кажется, он так ничего и не понял… Комендантом Рокпилса (читай, военным диктатором) был временно назначен сержант Следопытов Фомин, один из любимых молодых консулов Казакова.
* * *В Первоград прибыли часам к десяти вечера. Голубев, всю дорогу подчеркнуто не разговаривавший с Валерьяном, был решителен и мрачен. Котята, с которыми Голубев беседовал всю дорогу, были смурны и нерешительны, скорее даже растерянны, и вообще вид имели непрезентабельный. Про шлюх и говорить нечего. Казаков, успевший по пути обменяться несколькими фразами с Валери и выработать контуры паллиативной платформы к будущему Совету, был мрачен и задолбан. Валерьян мрачно кривился от стреляющей боли в раненом плече и при каждом толчке тихо матерился сквозь зубы.
«Защитник», любовно ухоженный для торжественного въезда в Первоград, весело зеленел свеженадра-енной броней, на которой выделялись царапины и сколы от рокерских пуль.
Встреча, уготованная победителям над рокерами, прошла со скомканной помпезностью – народ в недоумении взирал на разоруженных Котят, да и вид военнопленных шлюх был не грозен, а скорее диковат и жалок. Координатор быстренько отбарабанил заготовленную речь и перешел к заботам более насущным: временному размещению рокпилсских девиц, охране оных и подготовке грядущего Совета. Нашкодившие Котята укрылись с глаз долой в караулке, под негласным домашним арестом. Валерьян ковыляющим галопом направился в медпункт, для перевязки.
– Герой… защитник демократии, горе ты мое… – ворчливо выговаривала Вика, легкими касаниями намазывая вспухшее Валерьяново плечо антисептической дрянью. Дрянь была розовато-зеленого цвета и запах имела специфически-противный. Валерьян кивал с покаянной покорностью и периодически, улучив момент, умудрялся поцеловать левую Викину руку, не заляпанную мазью. Вика весело обижалась.
– Тихо, тихо, разбойник… Оказываю медицинскую помощь, никого не трогаю… – И она плотно, с неожиданной силой перебинтовала плечо. Валерьян улыбнулся с неестественной ласковостью.
– Больно? Сам виноват… – Вика умолкла и, посерьезнев, в несколько секунд закончила перевязку. – Уф, устала… Слушай, ты что, специально Казакову обедню подпортил? Мы тут ждали, ждали героических победителей – и нате! Приехали. Ну признавайся, ревнивец!
– Да нет, как-то само собой так получилось. Просто другого шанса выбраться к тебе пораньше не намечалось. Соскучился, ух как соскучился… – И Валерьян довольно похоже сымитировал мурлычущее тигрячье порыкиванье, уткнулся головой в теплую дышащую грудь, крепко притиснув Вику здоровой левой рукой.
Совет разразился в полночь.
МЕМУАРЫ ВАЛЕРЬЯНА
Совет в ночь с 26 на 27 августа прошел бурно, но на удивление благополучно. Предварительный расклад сил выглядел следующим образом: демократическая партия под моим чутким руководством – я, Крапивко, Левченко, Вика. Партия военных – Шамаев, Сидоров, Фомин (по радио) и, для шумового эффекта, не имеющий права голоса Голубев. Умеренное «болото», компромиссники и дефинисты, сгруппировавшиеся вокруг Казакова, – Крайновский, Колосов, Танев (по радио). Маркелов, еще в Новомосковске, заранее воздержался: «А пошли вы все… ребята. Мне тут еще валерьяновскими бандитами командовать! Так и передайте: воздерживается, мол, Николай, заранее воздерживается…»
После краткого изложения Казаковым сути происшедшего возопил Голубев. Суть воплей сводилась к тому, что героический Майков кровью искупил все свои огрехи. Да и огреха, в сущности, не было: действовал, дескать, по зову своей гражданской совести, расхлебывая гнусное и безответственное панибратство консула Валери. И вообще, у них там, в Новомосковске, жуткая мафия, и Котяток несчастненьких зря обидели: нельзя, что ли, ребятам немного расслабиться после победы? Требования военных сводились к:
– ненаказанию всех военных, то есть наказанию их властью Голубева;
– трехгодичной ссылке Игорька Мартынова;
– лишению меня консульского звания при сохранении руководства работами в Новомосковске, а также назначении в поселок нового военного коменданта, по совместительству выполняющего и обязанности гражданского.
После непродолжительного переругивания выполз козел Левченко, предложивший оправдать Мартынова, разжаловать Майкова и Затворнова, выгнать из вооруженных сил всех участников недавнего инцидента, а мне воздать народные почести как гражданскому трибуну, отцу мысли и гиганту демократии, вдобавок – невинно пострадавшему.
Последовала кратенькая (часа на полтора) перепалка, после которой, как и должно, большинством голосов прошла наша с Казаковым паллиативная платформа:
– Котята немедленно заступают в караулы, так как Первоградский гарнизон уже с ног валится от двухсменки. В дальнейшем их разбивают на группки по два-три человека и направляют служить в дальние гарнизоны Рокпилса и гуманитарных поселков;
– Затворнов и Майков понижаются в звании на одну ступень;
– Голубев «за развал дисциплины в вооруженных силах» переводится на штрафную норму пайка сроком на месяц;
– я (чтобы не обидно) перевожусь на штрафную норму пайка сроком на месяц, считая с того момента, когда врачи сочтут полученную рану излеченной;
– Мартынов приговаривается к одиночной ссылке на полтора года с минимумом припасов (ну хорошо, Саня, я тебе это вспомню, впредь за подобное «злостное хулиганство» твои подопечные будут получать не менее, благо прецедент есть);
– я сохраняю все звания и должности, но новый военный комендант Новомосковска (лейтенант Кауров), подчиняясь мне по всем оперативным вопросам, в то же время проводит проверку обвинений Майкова и через 45 дней предоставляет на рассмотрение Совета отчет. Я, в свою очередь, подаю служебную записку о его деятельности. Вящей объективности ради,
