Лёля никогда не говорит всей правды о прошлом.
И даже не догадывается о будущем.
6Марине кажется, она сто раз видела это в кино: люди столпились вокруг стола, напряженные, усталые лица, приглушенный свет, изрисованная стрелками карта, на которой командир твердой рукой отмечает места грядущих ударов… Да, это партизаны собираются атаковать врага – а где-то в углу сидит юный герой, растерянный, но полный решимости сражаться вместе со взрослыми. И Марина в полутемном кинозале сладко замирает от предчувствия – ведь она знает, что в решающий момент именно этот мальчишка спасет весь отряд.
Так всегда бывает в детском кино про войну. И маленькая Марина сжималась в темном зале, закусив прядку и стиснув кулачки. Эх, если бы она оказалась там! Она бы показала! Она бы смогла не хуже!
Но как можно оказаться там? Как проникнуть по ту сторону экрана?
Невозможно? А выходит, нет: достаточно пересечь Границу – и ты уже там, внутри детского фильма, который знаешь почти наизусть.
Марина вспоминает фотографию Ильи с гирелями. Смешно: какой из Ильи гирельер! Никакого сравнения с Чезаре.
Все, что Марина видит – партизаны вокруг стола, приглушенный свет, усталые лица, – только похоже на кино. Но это не кино.
На этот раз – не кино.
Не кино, потому что не один мальчишка – а четверо подростков, чересчур взрослых для детского фильма и слишком молодых для взрослого. Никому не нужные герои, застрявшие между жанрами, словно в промежуточных мирах между двумя Заграничьями – живым и мертвым.
Не кино, потому что партизаны говорят на мертвом языке и Марина едва разбирает о чем (хотя здесь мертвые языки учатся быстро, инглийский она уже отлично понимает). В кино партизаны всегда живые, враги всегда мертвые, а здесь мертвые все, если не считать Марины, Лёвы и Ники.
Не кино, потому что на столе лежит настоящее оружие – и такое же оружие у врагов.
Не кино, потому что здесь всё по-настоящему.
Двигаются в темноте, один за другим, цепочкой, спускаясь по узкой тропинке, петляющей по склону горы. Марина различает только спину идущего впереди, совсем близко, руку протяни – коснешься. Как только Чезаре не сбивается с пути? Ну да, это его родные горы, ему ли не знать каждую тропку?
Спустившись с горы, ползут по каменистой равнине, еще не остывшей от дневной жары, не поднимая голов, вжимаясь в потрескавшуюся почву, не останавливаясь, один за другим. Ползут долго, кажется – часы, но Марина знает: от подножия гор до тюрьмы не больше мили, то есть километра полтора. В кромешной тьме душной ночи она вспоминает карту, размеченную стрелочками, и уверенный голос Чезаре, объясняющего план операции.
Вот кто настоящий командир, думает Марина. Спокойный, выдержанный, уверенный, способный одним словом положить конец спору, полный скрытой силы, потаенной энергии.
Когда-то Павел Васильевич сказал ей: командир всегда есть. Тот, кто первый говорит: Ну, что пошли? – тот и есть командир, и Марина иногда думает, что она – командир их маленького отряда. Конечно, в новой школе она об этом забыла – и только после исчезновения Гоши к ней вернулось: командир – тот, кто отвечает за всех.
Я была плохим командиром, думает Марина, вжимаясь в сухую пыльную землю, от которой першит в горле. Я бросила свой отряд, и враги захватили одного из моих бойцов, но теперь мы отобьем его, и все вернется, мы снова будем вместе, все четверо.
Я просто запуталась, думает Марина. Я запуталась в том, кто наши враги. Когда-то мы верили: враги – это мертвые, но ведь не мертвые приходили к нам с вопросом «Кто убил Орлока Алурина?».
Не мертвые отправили Гошу сюда, в Заграничье.
Но мертвые держат его в тюрьме, а другие мертвые хотят освободить.
И ты ползешь вместе с этими мертвыми, не зная, где твои друзья, и надеешься, что Чезаре действительно настоящий командир, план хорошо продуман, и все сработает – не может не сработать!
Чезаре поднимается. Невысокая фигура теряется на фоне ночи, потом входит в круг фонаря у тюремной ограды. Охранник с вышки что-то кричит, Чезаре отвечает, и Марина разбирает слово «сигарета», а когда охранник перегибается вниз, чтобы кинуть курево и поймать монетку, Чезаре сбрасывает шапку, гирели разлетаются львиной гривой, освещенные ночным фонарем, – и охранник замирает, сначала от изумления и ужаса, а следом – потому что видит в своей груди рукоятку серебряного ножа.
Кто-то забрасывает веревку с кошкой на край стены – и в темноте Марина не узнает фигурку, ползущую вверх. Она слышит рядом учащенное дыхание – Сандро. Для него это, наверное, первый настоящий бой – не уличная драка с джетами, а настоящее сражение.
А для Марины какое? Третье? Четвертое?
Она кладет руку на плечо Сандро, хочет ободрить, но не находит слов. Да и в самом деле, она ведь младше его лет на пять и к тому же девчонка. Вряд ли он хочет услышать от нее слова утешения.
Со скрипом распахиваются ворота.
– Вива либерта! – кричит Чезаре, и все кругом приходит в движение, распускаются цветы взрывов, пистолеты плюются кусочками серебра… Марина бежит вместе со всеми и даже кричит какую-то бесконечную, лишенную смысла гласную, не то «уууууу», не то «аааааа», и наконец перед ней черный провал распахнутых ворот – вот она, тюрьма! – и при новой вспышке она видит справа Лёву – надо же, узнала даже в лихорадочном свете ночного боя, – и Лёва вместе со всеми мчится во внутренний двор, наверное, тоже крича свое «ааааааа» или «ууууууу», неслышное в грохоте битвы.
Мгновение – и яркий свет заливает все вокруг. Стреляйте по прожекторам! – орет Чезаре, а потом пулеметы захлебываются в треске, истошно кричат раненые: охрана накрыла их сверху шквальным огнем. Марина падает, вскидывает винтовку, дважды стреляет в яркое око прожектора, но даже не слышит собственных выстрелов сквозь смертоносный треск и стоны раненых, и кажется, этот бой длится вечность – настоящее застывшее мертвое время, – пока оглушительный взрыв не швыряет в лицо Марине буро-красные осколки, забивая каменной крошкой рот, открытый для победного «Вива либерта!».
Это Чезаре взорвал стену тюрьмы, и гирельеры устремляются к бреши, спасаясь от пулеметного огня. Марина вбегает одной из первых и не видит, как у самого порога падает Сандро. Ника успевает подхватить его и втащить внутрь – точь-в-точь как тогда в метро.
– Сандро! – кричит Ника. – Ты цел?
На губах Сандро лопаются красные пузыри, косички перепачканы в крови и кирпичной крошке.
– Чертовы джеты все-таки достали меня, – бормочет он, а когда Ника нагибается еще ниже, еле слышно шепчет: – Только не говорите маме.
Напоследок он сжимает Никину руку, а потом катапультируется в черный тоннель и следом – в промежуточный мир второго порядка, в преддверие мира дважды мертвых, если, конечно, такие миры – не досужая выдумка, рожденная под сводами прохладных
