Наверное, Макс каким-то образом контролировал свою жену. Он постоянно околачивался где-то неподалеку, повсюду таская за собой этого раскормленного цыганчонка-катамита.
Гулльвейг тоже нервничала, но не из-за церемонии. Долгая кома в этой комнате теней подготовила ее сознание лучше, чем месяцы, проведенные под водопадом или в леденящем холоде среди холмов, как тогда, когда ведьма тщательно планировала свое великое колдовство в прежние годы. Когда Гулльвейг впервые оказалась на земле, ей было еще неизвестно, кто она такая. Теперь же, когда она уже не сомневалась в том, что является фрагментом сознания Всеотца Одина, ей казалось, что колдовать стало намного проще. Этому способствовал и сам замок Вевельсбург.
Много человеческих жизней тому назад, когда Гулльвейг жила в коммуне ведьм в пещерах Стены Троллей на холодном севере, она использовала отчаянные вопли своих умирающих сестер, для того чтобы лучше сконцентрироваться на состоянии транса. Гулльвейг черпала силу из скал, которые впитывали в себя страдания мертвецов. В замке же не было необходимости в каких-то дополнительных жертвоприношениях, ведь в этих стенах произошло больше смертей, чем в пещерах ведьм. Эта леди видела сквозь предметы, слышала бормотание и стоны призраков, различала лица страдальцев в неровностях каменной кладки, чувствовала биение крови, которая столетиями проливалась в этих коридорах.
А нервничала она из-за того, что сущность, пленившая ее за решеткой из теней, была не так уж далека от цели. Гулльвейг знала, что та находится ближе к Всеотцу, чем она сама. Причем эта сущность, встреченная ею у колодца, была слишком сильна, чтобы ее можно было как-то контролировать. К тому же у нее была сабля-полумесяц. В любом случае необходимо отделить старого убийцу, человека, носившего на себе волчье проклятье, от его волчьей натуры. А для этого надо вызвать эту сущность.
Когда убийца будет мертв, нужно будет привлечь внимание волка. Это была сложная, рискованная часть действа. Гулльвейг была уверена только в одном: если сущность у колодца была аспектом Всеотца, она не сможет войти в сон волка; волк был заклятым врагом богов, и поэтому он просто не пустит его туда. Гулльвейг не сомневалась и в том, что сама не в состоянии попасть туда – по тем же причинам. Она знала, что убийца не был человеком в общепринятом смысле этого слова, но и аспектом бога тоже не являлся. Ей трудно было разглядеть его, трудно было уловить суть его натуры. Поэтому ведьма решила, что самый безопасный способ – использовать для этого обычного смертного, которым она могла бы командовать.
Гулльвейг по-настоящему тревожило то, что она не может увидеть, к чему приведет вызов волка. Она догадывалась, чем это объясняется: чтобы призвать его, ей нужно было направить на это всю свою энергию. Однако будущее было затянуто туманом. Иногда, когда Гулльвейг отправлялась на поиски волка, ей являлось видение: он лежит на берегу, наполовину в воде, в окружении морских водорослей. В других же случаях она почему-то была убеждена, что он уже в замке. Но ничего – что бы ни случилось, ей понадобятся для этого все ее силы.
Фон Кнобельсдорф, разумеется, появился в зале первым. Выглядел он безукоризненно – в элегантной черной офицерской форме, в начищенных до зеркального блеска сапогах и с сияющими эсэсовскими эмблемами в виде серебряного черепа; казалось, тот весело подмигивал с петлицы кителя и кокарды фуражки, которую оберштурмбанфюрер держал под мышкой.
Первым делом фон Кнобельсдорф обратил внимание на смирительное кресло.
– Прямо в центре комнаты? – удивленно спросил он. – Это правильно? Это как бы предполагает, что жертва более важна, чем те, кто ее приносит…
– Это не для жертвы, – ответила Гулльвейг.
– А для кого же тогда?
– Для вас, – улыбнулась она.
Фон Кнобельсдорф воспринял эту новость не моргнув глазом.
– Очень хорошо, – кивнул он.
Гулльвейг вынуждена была отдать должное оберштурмбанфюреру – он был смелым человеком. И сегодня вечером он узнает, как далеко может завести его собственная отвага.
Пока в зале собирались остальные рыцари, фон Кнобельсдорф сосредоточенно мерил шагами комнату. Все были рады видеть здесь Леди, хотя перспектива очередной затяжной медитации вызывала у эсэсовцев гораздо меньше энтузиазма. Тем не менее такова была цена за возможность пробиться в святая святых, в ближайшее окружение Гиммлера, и ее нужно было заплатить – оно того стоило.
Фон Кнобельсдорф всегда нервничал, находясь в обществе рыцарей. Исследования в области оккультизма позволили ему заслужить благосклонность Гиммлера. Но рейхсляйтер умел держать своих людей в постоянном напряжении, не позволяя им расслабляться, и поэтому продвижение фон Кнобельсдорфа по службе шло не такими быстрыми темпами, как могло бы. Звание его среди рыцарей было относительно невысоким, и он очень болезненно ощущал свой второстепенный статус. Здесь у фон Кнобельсдорфа были враги, он вызывал у многих чувство негодования. И на то имелись причины. Из-за него рыцари вынуждены были по нескольку дней просиживать в этом зале; именно фон Кнобельсдорф убедил Гиммлера в необходимости этих экспериментов. Он чувствовал злобное отношение рыцарей как дыхание на своем затылке.
Сидеть в смирительном кресле было унизительно, и когда фон Кнобельсдорф позволил мартышке доктора Фоллера пристегнуть ремни, он видел на лицах окружающих насмешливые ухмылки и удивленно поднятые брови. Что ж, он им еще покажет, они еще увидят!
Макс должен был явиться последним. Он получил письмо от Арно, в котором тот просил поручиться за его благонадежность. Читая, Макс отметил полный отчаяния тон и явно дрожащий почерк. «Похоже, тебе не до смеха, Арно, кончились твои шуточки», – подумал доктор и выбросил письмо.
Герти улыбнулась мужу и жестом показала на табурет, который поставила для него в стороне, у стены. «Что же с ней произошло? Почему она так разительно изменилась?» – в очередной раз спросил себя Макс.
Складывалось впечатление, что обстановка, в которой они сейчас пребывали, повлияла на все аспекты их жизни. Не осталось ничего, чего бы не коснулась окружавшая их атмосфера бездумной жестокости, – это можно было сказать даже об их любви. Любил ли он Герти? Да. Точнее, не так: он любил ее образ, то, какой она была, когда он льнул к ней, пока они вместе барахтались в море